Армейский эскорт сопровождал их в самолете. Военные молча сидели рядом, отказываясь отвечать на все вопросы, кроме одного — куда их везут. Они следуют в Атланту. Там им все объяснят подробнее (наглая ложь!). Большего от солдат добиться не удалось.

Хэп, истекающий соплями, сидел в самолете рядом со Стю. Самолет был военный, специального назначения, но выпивка и еда были как в салоне первого класса. Правда, вместо хорошенькой стюардессы их обслуживал хмурый сержант, но, если не обращать на это внимания, в целом все было неплохо. Даже Лайла Брюетт примирилась с парой кузнечиков, забравшихся в нее и щекочущих ей горло.

Хэп приник к Стю, обдавая его запахом шотландского виски.

— Это славные ребята, Стюарт. Им еще далеко до пятидесяти. Ни у одного нет обручального кольца. Деловые парни, младшие чины.

Примерно за полчаса до посадки с Нормом Брюеттом случилось что-то вроде обморока. Лайла начала страшно кричать. Двое парней с каменными лицами завернули его в одеяло и быстро привели в чувство. Но Лайла никак не могла успокоиться и продолжала кричать. В конце концов ее вырвало: наружу изверглись кузнечики и съеденный ею сандвич с цыпленком. Совершенно невозмутимо двое из этих славных ребят убрали за ней.

— Да что же это делается? — кричала она. — Что с моим мужем? Мы что, все умрем? И мои дети тоже умрут? — Люк и Бобби сидели по обе стороны от нее. Она крепко прижимала их головы к своей пышной груди. Мальчуганы были напуганы, смущены и даже обескуражены поднятым ею шумом. — Почему никто мне не отвечает? И это Америка?

— Неужели некому заставить ее заткнуться? — проворчал в хвосте самолета Крис Ортега. — Господи, женщины хуже заезженной пластинки.

Один из военных силой влил в Лайлу стакан молока, и она таки утихомирилась. Всю оставшуюся часть полета она смотрела из иллюминатора на расстилающиеся далеко внизу поля и что-то бормотала. Стю подозревал, что в стакане было не только молоко.

Когда они приземлились, их уже поджидали четыре «кадиллака». Жителей Арнетта поместили в три из них, армейский эскорт сел в четвертый. Стю предполагал, что эти славные ребята без обручальных колец — и, возможно, без близких родственников — тоже находятся сейчас где-то в этом здании.

Над дверью загорелась красная лампочка. Когда компрессор, или насос, или, Бог ведает, какое иное устройство прекратило работать, в палату вошел мужчина в белом скафандре. Доктор Деннинджер. Он был молод. У него были темные волосы, смуглая кожа, резкие черты лица и бледные губы.

— Патти Грир говорит, что у нее с вами много хлопот, — донеслось из динамика на груди у Деннинджера, когда он процокал к Стю. — Она очень расстроена.

— Ну и напрасно, — спокойно сказал Стю.

Трудно было сохранять внешнее спокойствие, но он чувствовал, что очень важно скрыть свой страх от этого человека. Деннинджер своим видом и поведением производил впечатление человека, который измывается над своими подчиненными и притесняет их, а начальству готов, как пес, задницу лизать. Такого типа всегда можно задвинуть, если он считает, что ты — хозяин положения. Но стоит ему почуять в тебе страх, как он преподнесет тебе знакомое угощение, покрытое сверху ледяной глазурью в виде фразы «К сожалению, большего я вам сказать не могу», за которой будет скрываться глубокое презрение к этим болванам гражданским, себе во вред желающим знать больше, чем им положено.

— Я хочу получить ряд ответов, — сказал Стю.

— Мне жаль, но…

— Если вы хотите, чтобы мы сотрудничали, ответьте на мои вопросы.

— Со временем вы…

— Я могу осложнить вам жизнь.

— Мы знаем это, — раздраженно произнес Деннинджер. — Это просто не в моей власти рассказывать вам что-либо, мистер Редман, я и сам мало что знаю.

— Вы ведь исследовали мою кровь? Все эти иголки…

— Да, вы правы, — осторожно ответил Деннинджер.

— Зачем?

— Еще раз повторяю, мистер Редман, я не могу сказать вам того, чего я не знаю. — В его голосе опять послышалось раздражение, и Стю был склонен верить ему: в данном случае Деннинджер — лишь квалифицированный исполнитель чужих приказов, и ему это не очень-то нравится.

— В нашем городе ввели карантин.

— Об этом мне тоже ничего не известно. — Деннинджер отвел глаза в сторону, и Стю понял, что на этот раз он лжет.

— Почему об этом до сих пор ничего не передали? Стю указал на привинченный к стене телевизор.

— Я что-то не пойму вас.

— Когда блокируют дороги и возводят вокруг города проволочные заграждения, это из разряда новостей.

— Мистер Редман, если бы вы только позволили Патти измерить вам давление…

— Нет. Если вам от меня что-то нужно, вам лучше прислать сюда двух здоровых парней. Но скольких бы вы ни прислали, я попытаюсь проделать не одну дырку в ваших защитных комбинезонах. Они выглядят не очень прочными не так ли?

Он сделал обманное движение в сторону Деннинджер тот отскочил, едва не упав. Из его динамика вырвался страшный пронзительный крик, а люди за двойным стекло пришли в волнение.

— Подозреваю, вы можете что-нибудь подмешать мне в пищу, чтобы я отключился, но это скажется на результата анализов, верно?

— Мистер Редман, вы поступаете неблагоразумно. — Деннинджер старался держаться на безопасном расстоянии. — Вы мажете нанести серьезный ущерб своей стране, отказываясь сотрудничать с нами. Вы понимаете меня?

— Нет, — сказал Стю. — В данный момент мне кажется, что это мне моя страна наносит серьезный ущерб. Меня заперли в больничной палате в Джорджии с блеющим засранным доктором, который не может отличить дерьмо от шоколада. Уноси отсюда свою задницу, пришли кого-нибудь другого поговорить со мной или отправь сюда бравых ребят, которые силой добились бы того, что вам нужно. Но учтите, я буду сопротивляться.

После ухода Деннинджера он продолжал неподвижно сидеть на стуле. Медсестра не возвращалась. Не появились и двое крепких санитаров, чтобы силой измерить ему давление. Теперь Стю понял, что даже от такого пустяка, как измерение давления, становится мало проку, если его нужно делать принудительно. На время его предоставили самому себе.

Он поднялся, включил телевизор и невидящим, тупым взглядом уставился на экран. Страх вырос в нем до невероятных размеров. Два дня подряд он ждал, что вот-вот и он начнет чихать, кашлять, отхаркивать и сплевывать темную слизь в унитаз. Он волновался и за других людей, за тех, кого знал всю жизнь. Его мучил вопрос, чувствует ли себя кто-нибудь из них так же плохо, как тогда Кампьон.

Он вспоминал мертвых женщину и ребенка в старом «шевроле». В его видениях у женщины было лицо Лайлы Брюетт, а у девочки — лицо крошки Черил Ходжез.

Телевизор тарахтел без умолку. Сердце Стю медленно билось в груди. Он различал едва уловимый звук работающего воздухоочистителя. Он сохранял внешне бесстрастное выражение лица, хотя чувствовал, как внутри него беспрерывно ворочается и извивается страх. Порой он был огромным и паническим, сокрушающим, как слон, все на своем пути, порой — маленьким, вгрызающимся в сердце и терзающим его своими острыми, как у крысы, зубами. Но, каков бы он ни был, он не оставлял Стю ни на минуту.

Только через сорок часов к нему прислали человека для переговоров.