Так я прожил около трех лет. Присутствия Дина в доме не ощущалось, близнецы все время были заняты друг другом. Джейни мне нравилась, но мы с ней редко говорили. Вот Малыш не умолкал — хотя я не знаю, о чем он трещал.
И все мы были заняты делом и
Я резко сел на кушетке.
— Что случилось? — спросил Стерн.
— Мы топчемся на одном месте.
— Но все-таки есть разница между этим сеансом и предыдущим?
— Лопнуть можно! Во время первого я все события ощущал, словно заново их пережил. На этот раз — ничего подобного.
— Ну и почему так произошло?
— Не знаю. Объясни мне.
— Предположим, — задумчиво проговорил он, — с тобой случилось нечто настолько неприятное, что ты боишься даже подобраться к этому эпизоду.
— Неприятное? А замерзать в канаве — это приятно?
— Ну, неприятности бывают разные: случается, что штука, которую ты пытаешься вспомнить — ну, которая повинна в твоих бедах, — настолько отвратительна, что сознание не смеет даже приближаться к ней. Наоборот — стремится спрятать ее поглубже. Впрочем, постой, — внезапно проговорил он. — Возможно, слова «отвратительное» и «неприятное» не точны. Бывает и обратное. Причина твоих несчастий столь желанна, что ты и менять ничего не хочешь.
— Хочу.
Стерн подождал.
— А в словах «Малышу три» — для тебя нет ничего отталкивающего?
Я молчал. Он подошел к столу.
— Сдается мне, ты уже не хочешь продолжать, так я понимаю?
— Не хочу.
— А если я, предположим, скажу тебе, что ты хочешь прекратить разговор, потому что вот-вот обнаружишь искомое?
— Почему ты не хочешь просто рассказать мне все, а потом поглядеть, как я буду реагировать на это?
Он покачал головой.
— Ничего не могу тебе сказать. Уходи, если хочешь. Я дам сдачу с твоей тысячи.
— Не собираюсь. — С этими словами я лег на кушетку.
Он не рассмеялся, не сказал «хорошо», никак не выразил своего одобрения, просто поднял телефонную трубку и дал указания:
— На сегодня прием окончен. — Потом он направился к своему креслу — туда, откуда мне его не было видно.
И опять тишина. Полная. Комната явно была с хорошей звукоизоляцией. Потом я снова услышал его голос:
— Так что же это все-таки значит: «Малышу — три»?
Я глядел в серый потолок. «Малышу — три. Малышу — три». Я подходил к большому дому, извивающаяся дорога вела мимо балаганного шатра. «Малышу — три. Малышу…»
— Сколько тебе лет?
— Тридцать три, — отвечал я, и в следующий миг соскочил с кушетки, как с раскаленных угольев. — Почему я сказал «тридцать три»? Мне же не тридцать три, мне пятнадцать.
— Как, и тридцать три не твой возраст?
— Нет, — прошептал я.
— Джерри, — дружелюбно проговорил он, — бояться нечего.
Я понял, что задыхаюсь. Постарался успокоиться. Сказал:
— Не нравится мне это — я стал говорить чужим голосом.
— Видишь ли, — сказал он, — наша работа — охотников за головами, как ты нас недавно назвал, — на самом деле вовсе не то, что думают о ней люди. Вместе с тобой я вхожу в мир твоего сознания, когда ты сам углубляешься в него. И то, что мы там обнаруживаем, не так уж отличается от так называемого реального мира. Сначала кажется по-другому, ведь каждый пациент является с собственным набором фантазий, иррациональных событий и странного опыта. Каждый человек живет в своем собственном мире. Когда кто-то из древних сказал: «Правда удивительнее вымысла», он имел в виду именно это.
Теперь о твоем «тридцать три». Едва ли можно получить потрясение более сильное, чем обнаружить в себе чужие воспоминания. Учти еще, что мышление закодировано, и человек способен расшифровать лишь десятую часть собственных мыслей. И вот вдруг он натыкается внутри себя на код, вызывающий отвращение. Разве трудно понять, что ключ к такому коду ты можешь отыскать единственным способом — перестать отворачиваться от него.
— Ты хочешь сказать, что я начал вспоминать… чужие мысли?
— Так тебе показалось на какое-то время, — но и это важно. Давай попробуем разобраться.
— Хорошо. — Мне было дурно. Я устал. И вдруг понял, что дурнота и усталость — только попытки уклониться.
— Малышу — три, — проговорил он.
Малышу — два. И три, и тридцать три, и между пятью и семью. Кью.
— Кью! — выкрикнул я. Стерн молчал. — Слушай, не знаю почему, но, кажется, я нашел дорогу, только другую. Ничего не случится, если я попробую иначе?
— Ты сам лечишь себя, — напомнил он. Пришлось рассмеяться. Потом я закрыл глаза.
А там… Лужайки только что помыли и причесали, и цветы прямо дрожали от страха, как бы ветерок не растрепал их лепестки.
Я шел вверх по дороге, тесные ботинки жали. Я не хотел идти в этот дом, но пришлось. Я поднялся по ступеням меж белых колонн и поглядел на дверь. Интересно, что за ней, но она была такая белая и прочная. Я ткнул дверь ладонью, тут же оставив грязный след. Потом еще раз.
Дверь распахнулась. Показалась высокая худощавая служанка из цветных.
— Чего ты хочешь?
Я сказал, что мне надо повидать мисс Кью.
— Мисс Кью не разговаривает с такими, как ты, — отрезала она. — Поди умой лицо.
Тогда я начал свирепеть — я уже на лестнице пожалел, что пришел сюда, но, собрав все свое терпение, проговорил:
— Мое лицо здесь ни при чем. Где мисс Кью? Ступай-ка, разыщи ее.
Она охнула:
— Как ты смеешь так со мной говорить?
Я ответил:
— Вот уж не собирался говорить ни с тобой, ни с такими, как ты. Впусти меня. — Я хотел уже прибегнуть к помощи Джейни. Она запросто сдвинула бы эту тетку с места. Но я сам должен был все сделать.
Она захлопнула дверь, прежде чем я успел добавить еще что-нибудь.
Поэтому я принялся колотить в дверь ногами. Вот для чего пригодились башмаки. Немного погодя она снова распахнула дверь, да так внезапно, что я чуть не упал на задницу. Размахивая щеткой, она завизжала:
— Убирайся отсюда, мерзавец, иначе полицию вызову! — Потом толкнула меня так, что я и впрямь упал.
Встав с пола, я кинулся к ней. Она отступила назад, и, когда я оказался поблизости, огрела меня щеткой, но я-то был уже внутри. Я было вцепился в ее орудие, но совсем рядом кто-то произнес: «Мириам!» — каким-то ломким голосом.
Я замер на месте, а служанка истерически завопила:
