тешитесь своими надеждами, строит глазки какому-нибудь пройдохе.

— Если б вы знали любовь, вы бы так не говорили, — произнес граф.

— Любовь проходит! — воскликнул Ричард.

— Проходит, когда она слаба. Истинная любовь для сильных духом, она не кончается и со смертью человека, ибо душа бессмертна, — уверенно заявил де Бельвар.

Ричард побледнел, поджал губы от неудовольствия, но возразить ему было нечего и пришлось промолчать на столь явную дерзость.

— Мы завтра выходим в море, как вы знаете, — резко сменил он тему. — Я хочу поручить вам особую заботу о корабле близких мне дам. Выделяю вам для этого два транспортника эскорта и галеру для разведки.

Вешним утром Страстной Среды в лагере отслужили мессу, спели гимн среди скрежета якорей, поднимаемых на более чем полутора сотнях кораблей, полных вооруженными людьми, их слугами и боевыми конями.

— Господи, сохрани этот корабль, — провозгласили, как водится на всех бортах, — от штормов и бурь, от бед и опасностей, и охрани его от всех зол на свете, как и от тех, что может причинить человек.

Выйдя в открытое море, огромная флотилия выстроилась клином, основание которого составляли быстроходные галеры, готовые в минуту опасности выдвинуться вперед и прикрыть транспортные суда.

Водный путь встретил крестоносцев полным штилем, который продолжался и на второй день плавания, большие корабли без гребцов практически не двигались, ибо ветер едва надувал паруса.

— Не нравится мне это, — ворчал главный лоцман корабля де Бельвара.

И в ответ на обеспокоенный взгляд графа взмахивал рукой, щурясь на солнце.

— Гляньте на чаек, мессир, — лоцман-пизанец произносил французские слова с интонацией, напоминающей де Бельвару о Джованни. — Чайки летают.

— Они всегда летают, — пожимал плечами граф.

— То-то и оно, — кряхтел лоцман, враждебно поглядывая на чистое небо. — Это оно к буре. Я еще, как на грех, видал во сне рыбу. К мокрой смерти.

Ворчливый пизанец оказался прав, ночью на Страстную Пятницу разразился страшный шторм с ливнем и градом. Ветер оборвал весь такелаж, словно нитки, сорвал паруса, переломал мачты. Огромные волны заливали палубу денно и нощно, так что никто не мог стоять на ней в полный рост. Матросы из последних сил ползали в воде, выкидывая обломки за борт и качая без сна и отдыха воду из корабельной требухи, пытаясь спасти свое еще накануне столь мощное и несокрушимое судно, превратившееся в развалину. Все пассажиры, мокрые с ног до головы, старались помочь кто чем мог. Кони отвязались и бесились в трюме, раскачивая и без того едва не переворачивающуюся вверх килем несчастную посудину, ни один человек не решался войти к ним.

Когда де Бельвар увидал, насколько дело плохо, его охватила досада. Утонуть, не достигнув Святой Земли, показалось ему недостойным, нелепым уделом. Не говоря уже об обещании, данном им Джованни, — граф должен был вернуться к любимому во что бы то ни стало, и потому горячо просил Иисуса Христа и Пресвятую Богородицу о сохранении своей жизни.

Потом со дня на день становилось все хуже, и де Бельвар возблагодарил Бога за то, что тот надоумил его отослать от себя Джованни, избавленного таким образом от участи разделять с ним грозящий мучительной гибелью кошмар, длящийся и длящийся бесконечно долго, до последнего предела, когда у истерзанных бедствием людей не хватало более сил сохранять свои жизни, и они тихо плакали, впав в безразличное оцепенение перед равнодушно убивающей их стихией, ибо надежда оставляла уставшие сердца, а смерть постепенно переставала казаться страшной незнакомкой, и ее начали призывать, словно долгожданную избавительницу.

Но граф, поддерживаемый любовью, и главный лоцман, умудрившийся не утратить жажду жизни, заставляли отчаявшихся бороться: уговаривали, лгали, ободряли, унижали, били, если требовалось, и только благодаря силе этих двух воль корабль не пошел ко дну.

На шестой день буря поутихла, ветер немного улегся и волны начали спадать. Подсчитали потери: пара матросов и с дюжину военных смыло за борт.

— Видно, кто-то свистнул ветер, да перестарался, — все с тем же недовольным видом заявил пизанец.

Де Бельвар приказал всей команде и пассажирам собраться вместе на палубе и помолиться за упокой души погибших и за то, чтобы милосердный Господь даровал всем оставшимся в живых возможность благополучно добраться до суши.

Корабль сильно пропускал воду, снасти нуждались в восстановлении, и речи не шло о том, что «этот гнилой гроб», как ласково именовал его главный лоцман, сможет долго продержаться на плаву. Без парусов, с обломанными мачтами судно выглядело жалко, казалось голым, словно ограбленный в лесу путник. И команда, и пассажиры валились с ног от усталости, но отдыхать им не приходилось, первым делом залатали как смогли пробоины.

К своему несказанному удивлению, скоро недалеко от себя увидали качавшиеся на волнах в столь же плачевном состоянии два транспортника и чуть поодаль большую барку, на которой находились невеста и сестра короля Ричарда. Кричали с борга на борт, стараясь держаться не слишком близко, так как разбитые корабли плохо слушались руля и могли ненароком налететь друг на друга. Судили и рядили, в какую сторону направляться, но небо с нависшими до самой воды свинцовыми тучами мало помогало им в принятии решения.

К несчастью, скоро буря возобновилась.

— Они всегда возвращаются, — бурчал лоцман.

В этот раз корабли не имели ни малейшей возможности сопротивляться стихии, и только каким-то чудом держались еще несколько дней, пока сквозь дождь и огромные волны впереди не показалась земля.

— Господи и все святые! — в ужасе завопили матросы. Только не суша!

Корабль несло к берегу. Главный лоцман приказал грести что есть силы прочь, в открытое море.

— Шлюпки на воду! — заорал он, стараясь перекрыть рев бури. — Корабль не спасти, — сокрушенно поделился он с де Бельваром.

— Что это может быть за берег? — прокричал в самое ухо лоцману граф.

— Да Кипр, кажется, будь он неладен, ответил лоцман.

— Вооружаться! — приказал де Бельвар, ибо Кипр был неприятельским островом для католиков- крестоносцев.

Едва он схватил свой меч, как сильный удар потряс палубу. Один из транспортников, вернее то, что от него осталось, едва не врезался им в левый борт, вовремя рулевые умудрились развернуть корабль носом навстречу опасности, и некогда двухмачтовый красавец получил такую страшную пробоину, что тут же пошел ко дну.

— Или мы их, или они нас, — философски рассудил главный лоцман.

Люди с тонущего корабля хватались за обломки, за бочки, в шлюпки залезло столько народу, что они переворачивались.

На корабле де Бельвара началась не меньшая паника. Глядя на несчастья тех, кто уже упал в воду, матросы и крестоносцы отталкивали, оттаскивали друг друга от бортов. Мокрые, злые, голодные страдальцы выхватили оружие, чтобы биться за место в спасительных лодках.

Де Бельвару одному из первых удалось прыгнуть в шлюпку.

— Господи, оставь мне жизнь ради Жана, чтобы я мог как можно скорее встретиться с ним, Господи помоги, — беззвучно шептал он, сжимая в руке свой меч.

В лодке рядом с ним были бравые вояки, едва она подсела под их весом, один из них перерубил канат и выкинул в море матроса, заскочившего в нее последним.

— Прости, приятель, — перекрестился рыцарь, глядя как со всех сторон утопающие тянут руки к небу.

Шлюпку двумя огромными волнами швырнуло до самого берега, и она разбилась, словно ореховая скорлупка. Рыцари оказались в воде.