Все последующие дни в Силфоре только и разговоров было, что о суде и казни. Горожане наперебой пересказывали друг другу свои впечатления, привирая, не без того, и скоро события пятницы обросли множеством подробностей: говорили, что такая-то, соседка такого-то сама видала, как черти утащили душу мыловара Гильберта прямиков в Ад; говорили также, будто молчаливый разбойник оттого молчал, что откусил себе язык и все время суда глотал свою кровь, а когда его вздернули, кровь полилась у него из глотки; малодушного разбойника не могли поминать без презрения, он-де обмочился, пока его на виселицу тащили, и визжал перед смертью как насилуемая баба.

Джованни старался отвлечься, развеяться, читал своего любимого Аристотеля, который всегда приводил его мысли в порядок, пытался не думать, обо всем позабыть, но упрямая память воскрешала перед его внутренним взором то изрубленные тела Беатрисы и семьи Дункана, то дрыгающиеся ноги повешенных. Сладковатая вонь смерти подкрадывалась к нему из темных углов по вечерам, он усилием воли отгонял видения прочь, они возвращались, сначала часто, но уже на следующий день много реже. В воскресенье как ни в чем не бывало приехал де Бельвар, и Джованни сразу почувствовал, что успокоился. Присутствие графа освободило его от горького груза одиночества.

Как и в прошлый раз, граф после мессы сразу направился в епископский дом. Джованни нашел его наверху, в своей комнате, и несколько изумился подобной бесцеремонности, но, сказать по правде, совсем не обиделся, — ему нечего было скрывать, и он хотел доверять де Бельвару, а такая непосредственность в отношениях могла свидетельствовать только об их близости. Де Бельвар сидел у окна с книгой и внимательно разглядывал страницы, он выглядел таким сосредоточенным, словно был занят чтением. Джованни вошел, неслышно ступая, и граф вздрогнул от неожиданности, увидев его; они улыбнулись друг другу. Джованни вдруг захлестнула такая великая нежность к де Бельвару, что он не смог удержаться, наклонился и поцеловал его в лоб:

— Благослови Вас Господь, дорогой Гийом, я вас напугал.

Де Бельвар смутился, но Джованни тут же сам разрушил невыносимое очарование момента, отбросил серьезность.

— Какая это книга вам понравилась? — весело спросил он, перевернув страницы в руках графа и глядя на заглавный лист. — Mamma mia! «О падении диавола» Ансельма Кентерберийского.

— Красиво написано, только картинок нету, — в тон Джованни сказал де Бельвар и отложил книгу.

Их беседа, начавшаяся так странно, скоро вошла в своеобычное русло мало значащей и одновременно многозначной болтовни, Джованни и де Бельвар без стеснения поделились друг с другом всем, что заботило их, но они виделись слишком недавно, чтобы разговор сделался длинным, скоро граф предложил:

— Не вернуться ли нам, дорогой Жан, к тому, на чем мы остановились в прошлый раз?

— Да, вы правы. Но чтобы начать с вами заниматься, мне надо знать, чему вас уже обучали. Что вы знаете, Гийом? — Джованни приготовился экзаменовать своего малообразованного друга.

— Буквы, — пожал плечами де Бельвар.

Джованни едва не произнес «и только-то?», но остановил себя.

— Что ж… Но вы ведь знаете молитвы?

— «Pater noster», «Аvе, Maria», «Sub tuum praesidium»[6], какие все знают.

— Вы выучили их на слух? Де Бельвар кивнул.

— А Псалмы?

— Да, «Miserere mei Deus»[7].

— Пятидесятый.

— «Benedic anima mea Domino»[8].

— Сто второй.

— «Qui habitat in adiutorio Altissimi»[9].

— Девяностый. Как-то странно, каков критерий выбора?

— Это все из молитвенника одного старого монаха. Он обучил меня молитвам, какие сам знал. Это давно уж было, перед моим посвящением в рыцари, в Аквитании.

— Хорошо. Вот, — Джованни достал объемную книгу, быстро отыскал нужную страницу и протянул книгу де Бельвару, — возьмите.

— Что это? — граф взвесил на руке толстый том.

— Библия, — Джованни указал пальцем на начало строфы, — Псалтырь, пятидесятый псалом, вы его знаете и буквы знаете, осталось только научиться складывать буквы в слова.

— Легко сказать, — вздохнул де Бельвар.

— Смотрите, это слово psalmus, читайте по буквам.

Граф послушно перечислил все составляющие слово буквы, Джованни помогал ему, если он сбивался.

— Что вышло?

— Psalmus, — несколько растерянно признался де Бельвар. — Но это же не чтение, ведь мало буквы знать.

— Как раз это и есть чтение, — возразил Джованни. — Буквы составляют слова. Скажите мне, что есть слово, Гийом?

Де Бельвар сделал вид, будто задумался.

— Гийом, — снисходительно улыбнулся Джованни, — Дамаскин сказал, что наши слова суть действия души, понимаете вы меня? — И не дожидаясь ответа продолжал. — Словом называется движение ума, посредством которого он разумеет и мыслит, — ваше внутреннее представление о чем-то. Ясно?

— Не очень, — признался де Бельвар. Научите меня на каком-нибудь примере.

— Возьмем слово «leo», — с готовностью откликнулся Джованни. — Когда я предложил вам этот пример, вы в своем воображении тут же представили себе животное — льва, не так ли? — И вновь Джованни не требовалось ответа. — Лев, — он указал на подставку для перьев, изображающую льва, — в вашем уме обозначается через слово «leo». Слово, произносимое голосом вовне, как сочетание звуков, рождается из своего значения, ибо, сами посудите, не может называться словом звук, ничего не обозначающий. Пожалуйста, скажите «leo», Гийом.

Де Бельвар повторил за Джованни: «leo».

— И, наконец, слово является образом произносимого звука, — Джованни взял чистый лист бумаги, ловко обмакнул перо в чернильницу и написал красивыми крупными буквами «leo». — Словом вы делаете явной всякую вещь, какую содержите в вашем уме, поэтому слова еще называют ангелами, то есть вестниками, разума…

Де Бельвар не сдержал вздоха восхищения.

— Что вы поняли, Гийом? — строго спросил Джованни.

— Словами я думаю, говорю и должен научиться читать и писать, — ответил граф.

— Да. Только одно плохо для вас, Гийом. Вы говорите и думаете на французском наречии, на простонародном, вульгарном языке, а писать и читать вам предстоит выучиться на языке ученых — латыни. Так что вам придется соотносить значения одного слова с двумя языками, — сказал Джованни.

— А вы быстро выучились, Жан?

— Сложно сказать, как быстро. Я учился читать и писать, когда был еще ребенком. К тому же, мой родной язык так похож на латынь. Можно сказать, здесь у меня было перед вами преимущество. Но не думайте, будто это сложно, все вульгарные языки ведут свое начало от латыни. Итак, посмотрим, как мы произносим то, что написано. Слова, которые мы разбирали до сих пор, читаются как пишутся. Давайте читать пятидесятый псалом и посмотрим по ходу дела, какие сочетания букв надо выучить особо.