— Я поеду, пожалуй, — предложил сержант.

— Так скоро? Как я могу отблагодарить вас, сержант де Молен? — растерянно спросил Джованни.

— Да бросьте, мессир, я сегодня затемно еще в Стокепорт успею, а у вас здесь и без меня забот хватает.

— Спасибо вам.

— Ерунда, — смутился сержант.

Они помялись, стоя друг против друга, потом обнялись.

— Храни вас Господь, сержант де Молен.

— Прощайте, мессир.

Монахи на прощание решили вдруг проявить почтение и по очереди поцеловали Джованни руку. Он благословил их, махнул в последний раз сержанту и пошел осматривать свою церковь.

Собор Святой Марии города Силфора представлял собою печальное зрелище: всюду были ветхость и запустение. Декан Брендан разводил руками, повторяя, по-видимому, единственное слово, которое он затвердил на французском: «l'argent»[2]. При этом он энергично тряс головой: «nо, nо».

— Ясно, — Джованни решил, что ему стоит запастись терпением и снисходительностью.

Прибежал, запыхавшись, длинный тощий мужик с лошадиным лицом и беспокойно бегающими глазами. Это оказался архидьякон Фольмар. Он тоже не понимал ни латынь, ни французский. Архидьякон сразу не понравился Джованни, но как можно судить о человеке лишь по внешности? «Терпение и снисходительность», — напомнил он себе.

— Все это прислано в дар церкви, — объяснял Джованни, разбирая облачение, утварь. — Вот, новый миссал, — он вручил книгу архидьякону. — Собери сегодня к вечерне весь капитул, — обратился Джованни к декану, который казался ему более сообразительным. — Я не был вами избран и должен представиться. Да, и где я могу остановиться? У меня нет с собой людей, багажа. Остался один сундук. Ты знаешь, что у меня только две лошади. И еще вполне пригодная в хозяйстве телега.

Декан лишь покачал головой.

Джованни начал объяснять все сначала, показывая по мере возможности, что он имеет в виду: «всех» — Джованни обводил людей руками и словно собирал их вместе, «в церкви» — Джованни показывал: «здесь», «к вечерне» — Джованни знаками сводил солнце к горизонту.

На третий раз декан заговорил в ответ, Джованни догадался, что он понял-таки.

— Где я буду спать? — Джованни сложил ладони и склонил на них голову.

Декан уже пообвык общаться знаками. Он осторожно коснулся руки Джованни и показал, что проводит его. Джованни мог поздравить себя, его слушали, старались понять, с ним говорили, значит, самого страшного не случилось. Джованни не прогнали с позором, даже не заставили униженно уговаривать поверить в его епископский сан. «Слава Богу», — радовался Джованни, пока декан Брендан вел его через площадь.

Жить Джованни должен был в старом каменном доме с пустым гулким подвалом, большим залом с узкими стрельчатыми окнами-бойницами на первом этаже и десятью спальнями наверху. Дом, судя по всему, давно не использовался целиком. Декан Брендан рассказывал что-то о его строительстве и прежних обитателях, Джованни понял только упоминание какого-то Вильяма де Перси и войны. Джованни выбрал для себя самую маленькую комнату. Ее перегородки сохранились лучше всего, кроме того, такое маленькое помещение легче было содержать и отапливать, а вещей у Джованни все равно не набиралось для больших покоев. Поискав по другим комнатам, Джованни обнаружил кое-что из мебели, хоть и старой, но вполне приличной. Ему хотелось расспросить о своем предшественнике на силфорской кафедре, но декан и без того уже уморился, рассказывая как и что. «Бог с ним, с деканом, сам все узнаю, когда посмотрю документы», — думал Джованни.

Надеждам Джованни на документы силфорской епархии не суждено было сбыться. На собрании каноников выяснилось, что они ничего не могут предоставить. Декан и архидьякон наперебой возмущались, как их обманули и обокрали. Вновь Джованни услышал о графе Честерском, которого каноники называли Вильямом Белвадом. Именно он, как следовало из их сбивчивых сетований, обобрал бедных каноников самым бессовестным образом. Итак, Джованни узнал, что документы на всю собственность силфорской епархии придется спрашивать у графа. Как так получилось, добиться было совершенно невозможно.

Весь капитул беспрекословно принес Джованни оммаж за все то, чем они владели до сих пор «по праву», хотя Джованни и знать не знал, в чем, собственно, заключаются их пребенды. Можно сказать, к оммажу как он, так и каноники отнеслись, словно к пустейшей формальности. По меньшей мере самонадеянно, а то и просто глупо с его стороны было бы считать силфорских каноников «своими людьми». Джованни больше полагался на клятву верности, которая устанавливала между ним и его «вассалами» хотя бы видимость обязательств чести.

Дальше хуже. Посмотрев, как каноники служат вечерню, Джованни пришел в ужас. Срочно требовался учитель латыни, да и по всему было видно: они вовсе не понимали, что делали. Ежели перед своим новым епископом каноники еще хоть как-то старались, то как же они служили раньше, предоставленные своей нерадивости? Одному Богу известно. «И лишь у Него одного достает любви терпеть такое к себе отношение», — заключил Джованни.

Следующие несколько дней ясно показали, насколько жизнь каноников не соответствует положениям Регулы святого Августина. Более того, каноники Силфора словно нарочно противоречили каждому пункту своего устава. Прежде всего, они враждовали со всеми, с кем только можно, совершенно пренебрегая заповедью «возлюби ближнего своего». Первыми в списке подлых и богомерзких людей, яростно ненавидимых силфорскими канониками, стояли жители Силфора. Вторым шел некий местный аббат Бернард, возглавлявший бенедиктинскую обитель, расположенную менее чем в дне пути к юго-востоку от Силфора. Даже имя этого аббата каноники не способны были выговорить без содрогания и суеверного плевка через левое плечо. «Человек, мало того, бесчестный, но еще и хитрый как дьявол!» — предостерегли Джованни, потешно изображая знаками врага рода человеческого.

Регула предписывала каноникам жить в «доме совершенной гармонии», но они, напротив, сосуществовали в совершенных распрях. Всегда находился повод либо завидовать друг другу, либо ревностно обличать, укорять и порицать. Чаще всего и громче всего звучали слова: «А что я? Он, — и перст указующий упирался в другого брата-каноник, — он — хуже меня!» Среди бесконечных скандалов странно было бы думать, что у этих склочников «один разум и одно сердце в стремлении к Богу».

Не стоило и удивляться отсутствию общего жилья. Все каноники жили хоть и недалеко от собора, но в своих собственных домах, как обычные горожане. Полным безумием показалось бы в капитуле Силфора требование Регулы: «ничего не называть своим и хранить все сообща».

Каноников более всего занимали доходы, которых они лишились. Так что сердца их «полагались на суету земного» столь усердно, как редко встретишь и среди людей, живущих ради прибыли, не то что подвизавшихся на духовном поприще.

Вместе с личными хозяйствами каноники обладали и личной жизнью. Хотя если придерживаться Регулы, их взгляд должен был оставаться чистым и, замечая женщин, «не обращать внимание ни на одну из них», каноники Святой Марии Силфорской практически все, включая архидьякона и декана, и исключая разве что одного престарелого вдовца, в полной мере наслаждались покоем и миром домашних очагов со своими женами, чадами и домочадцами.

Чтобы содержать многочисленные семьи, каноники, не стесняясь, торговали таинствами. Они делали это тем чаще и тем менее угрызаясь своею совестью, чем меньше обращались к ним раздосадованные их нерадивостью и алчностью горожане. Так средства каноников таяли день ото дня, словно лед под лучами весеннего солнца, и им приходилось добывать хлеб насущный в поте лица своего.