Иначе свою жизнь они не представляли.

У них даже не нашлось книжицы с Регулой святого Августина, которую они могли бы читать, чтобы вспомнить, по каким правилам пристало жить регулярным каноникам. Декан пожаловался Джованни, что книжку с уставом съели мыши, и Джованни сделалось смешно. Он решил, что вверенные ему люди просты и чистосердечны, что управлять ими надо с осторожностью и мягкостью, как малыми детьми.

Первым делом, Джованни потратил немало сил, чтобы объяснить своим духовным чадам, что их первейшей заботой является вознесение молитв и отправление служб. Пришлось ввести денежные поощрения за появление каноников в церкви. Платил Джованни из собственных денег, больше взять было неоткуда.

Добившись присутствия каноников в соборе, Джованни внимательно проэкзаменовал их всех и распределил между ними богослужебные и хозяйственные занятия. Он взял на себя труд составить для них расписание канониальных часов ближайшего месяца, а потом разъяснять и репетировать каждую службу до помутнения рассудка. Но более всего Джованни занимался приготовлением к престольному празднику Рождества Пресвятой Девы Марии. Он настроился на длительную и кропотливую работу и немало дней потратил на постановку торжественной мессы в честь праздника и приведения здания собора в мало- мальски божеский вид. Каноники удивлялись. Они узнали много нового. К примеру, что на обычной воскресной утрене кроме инвитаториум и молитв полагается петь целых три антифона. Поначалу им даже нравилось. У них начало получаться горлопанить более или менее в лад, а церковь, отмытая от паутины и копоти, стала казаться больше и красивее.

Далеко идущей целью Джованни было налаживание отношений с теми, кто находился ближе всего, то есть с горожанами. Как он и рассчитывал, слух о подготовке торжества распространился по городу, и в день праздника Джованни получил то, на что надеялся: церковь, полную прихожан. Недаром он до сих пор тщательно избегал показываться в людных местах — любопытства ради собралось много народу.

После мессы Джованни давал званый обед, опять же на свои средства. Когда за столами, установленными в нижнем зале епископского дома, расселись с одной стороны зала все его каноники, с другой — именитые горожане (ибо посадить их вперемежку Джованни все же не рискнул), Джованни пришлось ограничиться благословениями. Он обратился бы к ним с речью, если бы надеялся быть понятым. Увы, на такую роскошь в отношениях со своей паствой Джованни претендовать не мог, приходилось действовать, рассчитывая лишь на внешний эффект, оставив убедительность слов до лучших времен. По крайней мере, представившись в официальной обстановке, на своей территории, Джованни удалось избежать панибратства, грозящего ему, пожелай он наладить связи в городе и отправься, скажем, на рыночную площадь.

Здесь была достигнута вторая победа: наевшиеся и подвыпившие горожане разразились благодарственными тостами в адрес нового епископа. Раз пять выпили за его здоровье, и тут, в порыве благочестивого рвения, один из состоятельнейших горожан, торговец шерстью, изъявил желание крестить в Святой Марии свою младшую дочь. Полностью оправдала себя аксиома, что ежели желаешь что-то получить, надобно сначала что-нибудь дать. «Если и дальше так пойдет, горожане готовы», — решил Джованни.

Деловые люди города, занимавшиеся торговлей, должны были хоть немного понимать по- французски, Джованни осторожно воспользовался этим обстоятельством. Он тихой сапой навел справки о состоянии дел в соседней епархии — Честерской. Результаты встречи с горожанами не замедлили отразиться на судьбе силфорских каноников, но не так, как они бы желали. Нет, деньги горожан не потекли вдруг в их бездонную мошну. С первым же торговым обозом Джованни послал в Честер письмо, где представлялся столь подробно, сколь позволяли приличия, и обращался с любезной просьбой к настоятелю монастыря Святого Верберга, кафедрального собора города Честера, позаимствовать ему учителя латыни. Все без остатка «скромное вспомоществование», пожалованное церкви Святой Марии в честь крестин Мабель, — «шерстяной дочки», как в шутку звал про себя девочку Джованни, — пошло на оплату грамматика.

Долго так продолжаться не могло. Содержание Джованни и выбранного ему в помощники (то есть для домашнего услужения) единственного бессемейного каноника не стоило капитулу ни гроша. Но пришло время, когда Джованни заговорил о том, что обязан совершить визитацию по приходам своей епархии. Поездка, разумеется, требовала затрат. Джованни нуждался в помощи, и тут каноники взбунтовались: денег нет, взять неоткуда, разве мессир забыл? Джованни настаивал: делать нечего, визитации — его долг. Каноники обиженно пожимали плечами. А стоило Джованни заикнуться о том, что рельефы принято платить ко дню Святого Михаила, как они и вовсе переполошились. Какие такие рельефы? С кого?!

С другой стороны, каноникам надоело дни напролет пропадать в соборе. Урожай не ждал, они махнули рукой на службу и ушли в поля. Джованни ничего не мог с этим поделать, ибо их некому было кормить кроме них самих. Его собственные средства истощились. Казалось, все в епархии Силфора начало возвращаться на круги своя.

Самым ужасным поступком силфорских каноников, едва успели снять урожай, стал побой и изгнание несчастного грамматика, выписанного Джованни из Честера. Великовозрастные ученики возмутились способами преподавания усердствующего в наказаниях учителя. Ненависть их была взаимной — грамматик считал всех поголовно каноников Силфора тупицами, не способными удержать в своей слабой памяти даже самых простых вещей. Джованни, призванный разобраться в происшествии, попытался объяснить как потерпевшему, так и его хулиганствующим питомцам, что они все не правы, чем заслужил лишь неудовольствие обеих сторон.

Буквально на следующий же день после отбытия разобиженного учителя латыни Хильдебранд, добрый старичок, прислуживающий Джованни, передал ему, что с ним хотят увидеться, тайно. Джованни лишь пожал плечами: «Что значит тайно?» Хильдебранд хитро сощурился и сделал жест, как будто откидывал назад косу, причем проделал он это весьма потешно, и Джованни с удовольствием бы посмеялся, если бы не озаботился больше прежнего: «Женщина, этого только не хватало».

Встречу устраивали дама и Хильдебранд. Прийти в дом епископа женщина постеснялась. Пришлось сделать так, чтобы она осталась в церкви после службы, собор заперли, а уж после Джованни вернулся поговорить с ней.

Дама оказалась не бедной, очень юной, моложе Джованни, и, что греха таить, довольно привлекательной. Джованни пригласил ее сесть на скамейку в правом приделе. Они уселись рядом, женщина робела: так неловко, новый епископ оказался слишком молод.

— Что случилось? — спросил ее Джованни по-французски. Женщина помялась еще немного, но юноша рядом с ней был так спокоен и доброжелателен, что она собралась с духом и на ломаном французском объяснила свое положение: она хотела развестись.

— Аннулировать брак, — поправил ее Джованни. Женщина кивнула.

— У меня нет власти совершить это, — ответил Джованни. Она опять кивнула: «Понимаю». Держалась, держалась и вдруг начала плакать навзрыд. Сквозь слезы сначала бормотала что-то, показавшееся Джованни бредом, но скоро ее слова сделались более связными. Женщина рассказывала, как дурно обращается с ней муж. Джованни дал ей платок. Он ее внимательно слушал, и она постепенно оставила стеснение. Она слишком нуждалась в том, чтобы выговориться.

— Ох, я бы сбежала, спряталась в какой-нибудь обители, — говорила бедняжка сквозь слезы, — но меня отыщут и вернут назад, а потом станет еще хуже.

Принимать обеты она не желала, самоубийство — смертный грех, а жить так дальше у нее не было сил. Муж не только бил ее, но еще и издевался над ней: связывал, запирал, морил голодом, насиловал. Несчастная едва могла это выговорить, но отчаяние придало ей сил, и она призналась, что муж изнасиловал ее палкой и от этого у нее случился выкидыш.

— Как странно… Ах, если б вы знали, как странно на него глядеть, он совсем бесчувственный какой-