будто это стоило ему больших усилий. Он приветствовал меня с тревогой в глазах, надеясь, вне сомнений (и не без оснований), что я не стану обращаться к нему с фантастическими поручениями – не попрошу, например, забронировать номер для графа Дракулы и его супруги; его лицо заметно прояснилось, когда я всего лишь передал ему пожелания Эми и сообщил, что снова возьму в руки руководство в шесть вечера. (Я был твердо настроен покончить к тому времени во всеми делами.)

Вопрос был решен, Ник и Люси еще не появились, а Джойс нигде не было видно; я взял молоток и долото, которыми пользовался, вскрывая пол в нашей столовой, и бросил их на сиденье. Затем принес Виктора из садового сарая, где он лежал завернутый в мешковину, с тех пор как я спрятал его там рано утром. Я взял также заступ и косу. Из всех вариантов, которые я перебрал, самым разумным казалось подъехать как можно ближе к воротам кладбища, там разгрузиться, а затем перегнать грузовичок и оставить где-нибудь подальше, где он не будет привлекать внимание. Пока я осуществлял этот план, никто не видел меня; в это время дня люди сидели по пивным или у себя на кухне.

Сначала Виктор. Я быстро нашел для него удобный, укромный уголок около стены, который не виден с того места, где лежал Андерхилл, и где грунт такой, что не составило особого труда выкопать яму примерно восемнадцать дюймов в глубину. Вот он в могилке, и я сгреб землю обратно в яму, думая о том, что мне будет сильно недоставать кота. Случись это пару дней назад, я, возможно, решился бы показать его тело ветеринару в надежде установить что-нибудь о силе, убившей его, получить какие-нибудь объективные факты, которые послужат доказательством моему рассказу. Но теперь я выбросил из головы всякие такие мысли: что видел, то видел, и никогда не докажешь тому или иному человеку, что именно так все и случилось. Я разровнял и пригладил землю руками.

Вторая моя цель была куда более опасным предприятием. Я приблизительно представлял себе направление, но не место, где следует искать, и потратил более полутора часов, прочесал что-то около двадцати квадратных ярдов земли, прежде чем нашел серебряную фигурку в пучке сорной травы; думаю, здесь все-таки сыграло свою роль везение. Положив вещицу на треугольную вершину чьего-то надгробия, я взял молоток и долото и (благодаря мягкости металла) вскоре разрубил ее на полдюжины трудно узнаваемых кусочков, которые захоронил в разных углах кладбища. Сделав это, я почувствовал себя намного спокойнее, но нельзя сказать, что совсем спокойно. Потребуются еще какие-то усилия, прежде чем это состояние будет достигнуто.

Только я собрался перейти к следующему пункту моей программы, как мне в голову пришла одна мысль. Я подошел к тому месту, где был похоронен Андерхилл, бросил инструменты и помочился на его могилу.

– Так тебе, недоносок, – сказал я. – Ты хотел представить все так, будто случайно выбрал меня из всех, кто жил в гостинице после тебя. Ты просто ждал, когда Эми подрастет до того возраста, который тебе нужен, и затем постарался пробудить во мне любопытство. Но в твоем теперешнем виде ты не смог бы сделать с ней то, что сделал с теми другими бедными девочками, и поэтому попытался вместо этого убить ее. Ради забавы. Очень научный подход. Каков замысел!

Снова никем не замеченный, я вернулся к грузовику и поехал по улочкам деревни, которая в ярком солнечном свете выглядела так, будто здесь обитают самые умные и самые счастливые люди в Англии. Я остановил машину у церкви; через дорогу от нее жил наш приходский священник – в маленьком, но красивом доме, построенном во времена королевы Анны. Сад вокруг дома сильно зарос, там валялся всякий хлам, включая несколько картин в рамах, в большинстве своем сельских сцен, которые, судя по всему, перешли к пастору вместе с домом. Внутри гремела на полную мощность музыка. Я потянул ручку дверного колокольчика, и за дверью зазвучало что-то вроде электрооргана. Прошла минута, и чуть более приглаженная и причесанная разновидность Джонатана Свифта открыла дверь. Человек посмотрел на меня, продолжая что-то жевать.

– Пастор дома? – спросил я.

– А вы кто?

– Один из его прихожан.

– Его кто?

– Прихожанин. Из тех, кто живет в его приходе. Здесь поблизости. Он дома?

– Сейчас посмотрю.

Он повернулся ко мне спиной, но силуэт преподобного Тома Родни, облаченного в бирюзовую футболку и черные джинсовые брюки в обтяжку, уже показался в поле зрения за его плечом.

– Что там такое, Клифф? А… мистер Оллингтон. Вы по делу?

– Да, в общем-то, хотелось бы поговорить. Если у вас найдется свободная минута.

– Э… разумеется. Пожалуйста, проходите. Боюсь, тут у нас небольшой беспорядок. Да, мистер Оллингтон, это лорд Клифф Освестри.

– Оч пр-но, – сказал лорд Клифф.

– Привет, старина, – сказал я, не будучи уверен, приобрел ли он этот титул за какие-нибудь успехи в сфере купли-продажи или унаследовал его помимо своей воли. Первое впечатление о его манерах склоняло меня в пользу второго варианта.

– Никак не представится возможность расчистить все это дерьмо, – сказал пастор. – Мы вернулись около трех утра, и я в самом мерзком состоянии кое-как провел утреннюю службу. Клифф, дорогой мой, нельзя ли сделать чуть потише? Боюсь, что Клифф и я опять помешались немного на Бенджи. А он задевает за душу, вы так не считаете?

Мы прошли в другую комнату – что-то вроде гостиной с черными обоями на трех стенах и золотистыми на четвертой, с приземистой бамбуковой ширмой, ничего в особенности не отгораживающей, и множеством стульев, обитых замшей. Я не увидел какого-то особого «дерьма», если не считать битой посуды, которую, похоже, не уронили случайно, а швырнули с силой об пол, и предмета, напоминающего какую-то скульптурную композицию, которая совершила вынужденную посадку. Невидимый певец с сильно заложенным носом выворачивался наизнанку, чтобы взять невыразимо высокую ноту посреди мощных оркестровых всплесков. Вскоре все это затихло до невнятного бормотания, по всей очевидности благодаря вмешательству лорда Клиффа, лицезреть которого мне больше не довелось.

– Итак, какие у вас затруднения? – спросил пастор почти настоящим пасторским тоном. Такое объясняется, должно быть, невольным влиянием традиций, которые он все время пытался изживать, но иногда, как в данном случае, не слишком успешно.

– Затруднений никаких, – сказал я, елозя на своем табурете, выбирая более или менее удобное