такие совершенно ненужные сведения, как то, что в Джорджии выращивают персиков больше, чем в любом другом штате, и что самая высокая точка в Миссисипи находится на высоте восьмисот футов. Натан дошел до того, что отправился в библиотеку Бруклинского колледжа, чтобы просмотреть два романа Джорджа Вашингтона Кейбла.[329] Он стал говорить, забавно растягивая слова, что крайне веселило Софи.

Как же она не сумела распознать признаки надвигавшейся беды? Она внимательно следила за ним все это время – она уверена, что он не принимал амфетаминов. А потом, накануне того дня, когда он сорвался, они оба поехали на работу: она – к доктору Блэкстоку, а он в свою «лабораторию», и там что-то, должно быть, произошло – что именно, она никогда не узнает. Во всяком случае, она по-глупому позволила себе размякнуть, не насторожилась, когда появились первые сигналы – а ведь такое уже бывало, – и не сумела расшифровать грозное предзнаменование: эйфорический звонок по телефону с работы, чересчур звонкий, взволнованный голос, объявление о невероятной победе, о грандиозном «прорыве», о великом научном открытии. Как могла она быть настолько тупой? Ее описание того, как Натан в ярости влетел к ней в комнату и какой учинил там разгром, показалось мне – в моем расхристанном сознании – уместно кратким, но тем более сильным в своей лаконичности.

– Морти Хэйбер устраивал прощальную вечеринку приятелю – тот уезжал на год учиться во Францию. Я поздно сидела на работе: надо было разослать счета клиентам – и сказала Натану, что поем поблизости, а потом мы встретимся с ним на вечеринке. Натан пришел много позже, когда я уже была там, и я как только увидела его, сразу поняла: он на взводе. Я чуть в обморок не упала, когда увидела его: я уже знала, что он, наверно, весь день был такой, и когда звонил мне – тоже, а я была такая глупая, что даже… ну, даже не встревожилась. На вечеринке он вел себя хорошо. То есть не был… неуправляемый или какой-то там, но я очень хорошо увидела, что он на бензедрине. Он рассказывал людям про свое новое лекарство от полио, и сердце у меня прямо умерло. Я тогда сказала себе: может быть, Натан отойдет и просто заснет потом. Иногда с ним, знаешь, так было: он не делался буйный. Наконец Натан и я поехали домой – было не очень поздно, около половины первого. Только когда мы приехали домой, он начал на меня кричать, злость у него стала такая большая. И он все делал, как всегда, ну, знаешь, когда у него начинается самая страшная tempere и он обвиняет меня, что я ему изменяю. Что я то есть с другим сплю.

Софи на мгновение умолкла и, подняв левую руку, отбросила со лба прядь волос – этот жест показался мне каким-то неестественным, я не мог понять почему, а потом до меня дошло, что Софи не пользуется правой рукой, которая висит у нее вдоль тела. Значит, ей больно.

– Кого он на этот раз тебе приписывал? – спросил я. – Блэкстока? Сеймура Катца? О господи, Софи, если бы бедняга не был психом, я не стал бы с этим мириться – выбил бы ему зубы. Господи, с кем теперь, по его мнению, ты наставляешь ему рога?

Она отчаянно затрясла головой – светлые волосы нечесаной, спутанной копной запрыгали над несчастным, измученным лицом.

– Неважно, Язвинка, – сказала она, – с каким-то мужчиной.

– Ну а что еще произошло?

– Он визжал и кричал на меня. Он принял еще бензедрин – может быть, и кокаин тоже, не знаю точно. Потом он вышел и так громко хлопнул дверью. Он крикнул, что больше никогда не вернется. Я лежала в темноте, я долго не могла заснуть: я так тревожилась и боялась. Я подумала позвонить тебе, но было уже страшно поздно. Наконец я уже больше не могла лежать без сна и заснула. Не знаю, сколько долго я спала, но он вернулся, когда уже была заря. Он как вихрь ворвался в комнату. Бушевал, кричал. Снова разбудил весь дом. Он вытащил меня из постели, бросил на пол и так кричал на меня. Про то, что я сплю с… ну, с этим мужчиной и что он убьет меня, и этого мужчину, и себя. Ох, mon Dieu, Язвинка, никогда, никогда Натан не был такой, никогда! Наконец он так сильно меня пнул – сильно, сюда, в плечо, – и потом ушел. А позже я тоже ушла. И это все.

Софи умолкла.

Я медленно и осторожно опустил лицо на стойку бара из красного дерева, всю в пятнах от сигаретного пепла и влажных кружочках от стаканов и рюмок, – мне отчаянно хотелось погрузиться в кому или как-то иначе потерять сознание. Наконец я поднял голову и, глядя на Софи, сказал:

– Софи, мне неприятно это говорить. Но Натана просто необходимо куда-то поместить. Он опасен. Его нужно изолировать. – Я услышал в своем голосе всхлип, показавшийся мне немного смешным. – Навсегда.

Дрожащей рукой она поманила бармена и заказала двойное виски со льдом. Я не считал возможным останавливать ее, хотя ее речь и была уже вязкой, невнятной. Когда перед ней поставили виски, она сделала большущий глоток и, повернувшись ко мне, сказала:

– Я еще не все тебе рассказала. Про то, как он пришел на заре.

– А именно? – спросил я.

– У него было ружье. Пистолет.

– А, черт, – сказал я. – Черт, черт, черт, – снова и снова повторял я, точно заезженная пластинка. – Черт, черт, черт, черт…

– Он сказал – сейчас выстрелит. И приставил пистолет мне к голове. Но не выстрелил.

– Господи Иисусе, смилуйся над нами, – прошептал я, не вполне, однако, богохульствуя.

Но не могли же мы просто сидеть так и истекать кровью из открытых ран. После долгого молчания я наметил план действий. Я пойду с Софи в Розовый Дворец и помогу ей собрать вещи. Она немедленно покинет дом и снимет, по крайней мере на эту ночь, номер в отеле «Сент-Джордж», неподалеку от ее работы. Тем временем я постараюсь каким-то образом разыскать Ларри в Торонто, сообщу ему, что ситуация крайне опасная, и попрошу во что бы то ни стало вернуться. Затем благополучно устроив Софи в ее временном убежище, я переверну небо и землю, чтобы найти Натана и попытаться как-то с ним сладить, хотя от этой перспективы у меня под ложечкой образовался этакий огромный, величиной с футбольный мяч, болезненный ком. Я так разнервничался, что меня чуть не вырвало единственным выпитым стаканом пива.

– Пошли, – сказал я. – Сейчас же.

В меблирашках миссис Зиммермен я дал этому преданному кроту Моррису Финку пятьдесят центов, чтобы он помог нам уложить вещи Софи. Она всхлипывала, засовывая одежду, косметику и украшения в большой чемодан, и я видел, что она довольно сильно пьяна.

– Такие красивые костюмы от «Сакса», – бормотала она. – Ох, что я буду теперь с ними делать?

– Возьмешь с собой, черт подери, – нетерпеливо бросил я, заталкивая в сумку бесчисленное множество туфель. – Забудь хоть на время о протоколе. Тебе надо спешить. Натан ведь может вернуться.

– А мое чудесное подвенечное платье? Что с ним ать?

– Забирай и его! Если не станешь его носить, может, толкнешь.

– Толкну? – переспросила она.

– Заложишь у ростовщика.

Я вовсе не хотел быть жестоким, но при этих моих словах Софи уронила на пол шелковые трусики, закрыла лицо руками и громко, беспомощно разрыдалась. Под хмурым взглядом Морриса я на секунду обнял Софи и, пытаясь успокоить, зашептал какие-то никчемные слова. Уже стемнело, и я так и подпрыгнул, словно мне тупой ножовкой резанули по нервам, когда на соседней улице взревел гудок грузовика. К общей сумятице теперь еще добавился чудовищный трезвон телефона в холле, и я, должно быть, приглушенно застонал или, наверно, вскрикнул. Нервы мои совсем сдали, когда Моррис, утихомирив Тифона, снял трубку и рявкнул снизу, что вызывают меня.

Это был Натан. В самом деле Натан. Явно, безусловно, бесспорно – Натан. Тогда почему же мой мозг сыграл со мной злую шутку, заставив на мгновение поверить, что это Джек Браун звонит мне из округа Рокленд, чтобы выяснить, как обстоят дела? Произошло это из-за южного акцента, столь идеально воспроизведенного, что я поверил: так мог говорить только человек, вскормленный на солонине и овсянке. Этот человек был столь же несомненно с Юга, как вербена, или баптисты, совершающие омовение ног, или гончие, или Джон К. Кэлхун,[330] и, по-моему, я даже улыбнулся, когда услышал:

– Какой супец варится, сладкий мой? Как твой молоток работает?