— Пять минут, — так же коротко отозвался юный юрист.
Через пять минут он и в самом деле был в комнате Олега.
— В чем дело?
— Я решил устранить Ветровского и его Орден. Они нам мешают, сам знаешь. Тех, кто потолковее, можно переманить к нам, не допуская пока до серьезных дел, а мелочь пусть тонет как хочет, — в этот раз Черканов решил обойтись без долгих вступлений.
— Как много слов. На тебя не похоже… — протянул Володя, поймал взгляд командира, осекся. — Извини. Каким образом ты собираешься это сделать?
Черканов довольно улыбнулся и рассказал.
— Мысль хороша… даже, я бы сказал, великолепна, — с уважением оценил Левтанов. — Но есть пара моментов. Во-первых, «преступление против государства». Нафига? Недоказуемо по факту. Проще реальный переворот устроить, чем собрать достаточно улик, тем более — подставных. Второе — педофилия. В принципе, примерно то же самое, хотя с уликами проще, но я тебе честно скажу: я в подобном пачкаться не желаю, и тебе очень не советую.
— Преступление против государства мне нужно, чтобы сломать его до суда. Пусть осознает, что ему грозит. Пусть обвинение рассыплется на первом слушании — это неважно. А педофилия… во-первых, усилит эффект. Во-вторых… Если он сядет за свои поддельные документы, книжку эту дурацкую, и еще какую-нибудь ерунду, мы сделаем Ордену мученика. Святого мученика. Нам это надо? Нет. Конечно, с него снимут в итоге обвинение в педофилии, но сперва его за педофилию арестуют. И я сделаю так, чтобы об этом узнал весь институт. Заодно избавимся от Канорова, иначе он найдет способ попортить нам жизнь.
— А от Канорова как?
— Я подброшу на его комп голографии непристойного содержания. Погоди ржать, таких больше ни у кого нет. Дело в том, что Каноров — гей. И он давно посматривает на Ветровского так, как Ветровскому не понравилось бы. Я подброшу на комп Канорова фото и голографии с обнаженной натурой Ветровского — толковый дизайнер у меня есть, он очень правдоподобно это сделает. А потом организую обыск Инспекционной бригады — и дело в шляпе. Вся информация мгновенно разойдется по ВИПу. Орден расколется, как пить дать. Это только сейчас они такие сплоченные да верные, а как узнают, что их обожаемый предводитель — гей, да еще и педофил к тому же, тут же все разбегутся.
— Это было бы правильно, будь их предводитель и в самом деле таковым.
— Нам какая разница, правильно это, или нет?
— Главное, что это выгодно?
— Именно. Единственное, что меня беспокоит — Ветровский ведь вполне может нанять толкового адвоката. Тогда придется повозиться.
— Не может, — Левтанов потянулся, зевнул. — Документы у него поддельные? Поддельные. Значит, он не имеет документов. Значит, он не гражданин. Значит, он не имеет целой кучи прав. К примеру — совершать сделки, как физическое лицо. К примеру — нанимать адвоката и оплачивать его труд. Также, поскольку он лицо без гражданства, государство не предоставит ему бесплатного защитника. Разве что… нет, точно не помню, это надо смотреть. Но, кажется, в каких-то случаях допустимо выступление в качестве защитника гражданского лица, не имеющего юридического образования и не являющегося членом коллегии адвокатов. Или просто допустимо, когда рассматриваются дела, в которых обвиняемый — лицо без гражданства…
— В Ордене есть хоть один хороший юрист?
— Сашка Годин хороший. Но он не по уголовке специализируется, так что вряд ли он сможет чего- либо добиться. Других из ордена на юрфаке нет.
— Значит, все должно получиться, — удовлетворенно подытожил Олег.
— Да. Адвоката у него не будет или все равно, что не будет. Даже если часть обвинений он сумеет опровергнуть, на семь-восемь лет его посадят. Этого хватит, чтобы остаться за решеткой на всю жизнь.
— А если он соберет на выкуп?
— Ни единого шанса. Он же лицо без гражданства! Значит, у него нет родственников, которые имели бы право внести выкуп. Также у него нет документов, кроме поддельных. А счета, зарегистрированные на поддельные документы, арестовываются государством. Наличными же там платить нельзя, только через безнал. Он не сможет заплатить.
— Он заплатит, — Олег хищно улыбнулся. — Он заплатит мне. За все заплатит.
IV. V
Мертвый город с пустыми глазами со мной, Я стрелял холостыми, я вчера был живой…
— Ветровский, на выход!
Он медленно повернул голову, окинул конвоира взглядом, лишенным всяких эмоций. Что им еще от него надо? Допросы закончились еще неделю назад. «Человек Шредингера» вежливо попрощался, пожелал удачи на суде. Тогда Стас еще мог шутить, хоть и со злой горечью, но чаще огрызался.
— Удача — для тех, кто неспособен сам ничего добиться, — наверное, не стоило этого говорить, но сдержаться не получилось. — Я предпочитаю успех.
— Успех возможен лишь тогда, когда от вас что-либо зависит, — покачал головой дознаватель. — А в данном случае я могу пожелать лишь удачи… да и та вряд ли поможет. Прощайте, Станислав Вениаминович. С вами было приятно работать.
Ветровского отвели обратно в камеру. Потянулось ожидание. Первый день Стас просто валялся на койке, пытался спать, думал, вспоминал допросы. На второй день, отлежав себе все, что только можно, он принялся бродить по камере — три шага от стены до двери, столько же обратно. Если очень короткие шаги делать. На третий день скука стала невыносимой, он начал даже скучать по допросам — в конце концов, его там не били, не хамили, и вообще, на удивление спокойно разговаривали. На четвертый день молодой человек начал тихо, методично биться головой в стену камеры. Охрана заметила, пришел тюремный врач, вколол какой-то препарат, от которого Стас проспал сутки, а проснувшись, даже не стал вставать с постели. Так и лежал, поднимаясь лишь по самой острой нужде, игнорируя все происходящее — впрочем, происходило вокруг только одно: два раза в день открывалось узкое окошко в двери, в щель проталкивалась миска и полиэтиленовый пакет с водой. Через пять минут их забирали — нетронутыми. По вечерам приходил врач, заставлял пить воду, делал какие-то уколы, от которых болела рука, а сгиб локтя распух и покрылся синяками, как у наркомана.
Иногда Стас, пугаясь собственной апатии, пытался заставить себя думать. К сожалению, в голову не лезло ничего, кроме нерадостных размышлений о собственной судьбе. Он раз за разом прокручивал в мыслях все, сказанное им и ему на допросах, и все отчетливее понимал, что приговор суда может быть только одним: обвинительным по всем пунктам, кроме, разве что, совсем притянутого за уши «попытки подрыва государственных устоев». А все из-за документов. Если бы все обвинения были ложными, шанс еще был бы. Но, как минимум, документы у него и правда были поддельными. Ну, почти поддельными — сути это не меняло. Да и от распространения запрещенной литературы не отвертеться — следователи нашли где-то человек десять, готовых подтвердить, что Ветровский предлагал им прочесть некую книгу, а когда они соглашались, предупреждал, что она, скажем так, не совсем легальна. А точнее — совсем нелегальна.
Раз уж виноват по двум пунктам обвинения — соответственно, гораздо выше вероятность того, что виноват и по другим трем. Сетевое покушение опровергнуть невозможно — взлом личного компа пострадавшего был осуществлен именно с компа Ветровского. В общем-то, Стас знал, кто на самом деле виноват — но… Во-первых, не хотел ввязывать в это Лешу. В конце концов, ему хуже уже не будет. Во- вторых… да, «во-вторых» было куда сложнее: Стас вообще не желал больше ни видеть, ни знать Алексея Канорова.
