крепления — допрашиваемый не должен иметь ни малейшей возможности сдвинуться с места.

Конвоиры проверили крепость фиксации и вышли, оставив обвиняемого наедине с его страхами, оправданиями, мыслями, просьбами. Правда, у Ветровского не было ничего из вышеперечисленного, но кого это волновало?

Время ожидания тянулось липкой патокой. В комнате было жарко, Стас чувствовал, как струйка пота стекает вдоль позвоночника, как с каждой минутой становится тяжелее дышать, воздух кажется спертым и тяжелым, а затекшие от неудобной позы мышцы болят все сильнее.

«Они что, решили оставить меня здесь умирать от недостатка кислорода?»

Паническая мысль все же пробилась сквозь щит безразличия к собственной судьбе, заметалась, распространяя удушливые волны предательского страха. Юноша боролся с желанием закричать — даже не позвать на помощь, а просто напомнить, что он здесь есть. Нет, он бы обязательно закричал — если бы не понимал, что именно этого от него ждут.

Прошло еще несколько минут, а может, часов. Стас сидел, запрокинув голову, дышал редко и глубоко. Когда щелкнули запоры на двери, а в комнате резко посвежело, он медленно выпрямился, насколько позволяли фиксаторы и внимательно посмотрел на вошедшего.

Дознаватель обладал такой внешностью, что встреть его Стас, допустим, завтра в камере — он бы его не узнал. Не красавец, не урод. Волосы не светлые и не темные, средней длины. Правильные черты лица — но словно бы карандашный портрет слегка потерли ластиком по всем линиям. Про людей с таким типом внешности часто говорят — «идеальный шпион». Ветровский раньше не думал, что они действительно существуют — по крайней мере, он ни одного не встречал. А сейчас понял — встречал, и неоднократно. Просто не замечал. С такого человека взгляд соскальзывает, как ртуть, его не видишь, даже стоя напротив, его не запомнишь, не узнаешь на фотографии, не найдешь в толпе «встретимся у выхода из метро».

Словом, почти что «человек Шредингера», с той лишь разницей, что жив-то он жив, но вот существует ли? Он есть — и в то же время его как будто бы и нет.

«Человек Шредингера» пересек допросную, остановился перед столом, и уставился на Стаса с видом: «что вы здесь делаете?».

— Фамилия, имя, номер дела, предъявленное обвинение, — проговорил он со странной интонацией: вроде бы и не спрашивал, но в то же время как будто бы сам не знал.

Ветровский еще раз глубоко вдохнул, выдохнул, и в упор посмотрел на дознавателя. Издевается? Не похоже. В глубине души медленно поднимало голову что-то знакомое, прежнее, что-то, что он очень хотел забыть.

— Ветровский Станислав. Номер дела не знаю. Обвинение тоже.

— Вас не могли задержать, не указав, за что.

— Значит, я не помню, — равнодушно сказал Стек.

— Что ж, найдем по фамилии, — столь же равнодушно пожал плечами дознаватель, садясь за стол.

Разумеется, дело лежало прямо перед ним.

Разумеется, сначала он перебрал обе стопки бумаг.

— Что ж, Станислав Вениаминович, приступим. Вам предъявлено несколько разных обвинений. Первое, основное — педофилия, действия сексуального характера по отношению…

— Я знаю, что такое педофилия, — перебил его Стек. — Я не делал никогда ничего подобного. Слышите, никогда!

— Вот и хорошо. Но я все же продолжу. Тревожный сигнал поступил из детского дома номер три, от…

— Завуча, — снова перебил его молодой человек. — Анны Ивановны Сухаревой.

Дознаватель оторвался от изучения дела, и неодобрительно посмотрел на Ветровского.

— Верно. Согласно ее заявлению, вы обманом добились возможности проводить время наедине с детьми, выдавая себя за члена некоей организации, которая якобы занимается благотворительностью.

— Во-первых, я действительно…

— Станислав Вениаминович, будьте любезны — помолчите и дайте мне прочитать дело. Должен же я знать, в чем вы виноваты, — уголки губ мужчины чуть раздвинулись. Вероятно, это должно было обозначать улыбку, вот только получилось не очень похоже.

— Я ни в чем не виноват! — Стек себя уже почти не контролировал.

— Неужели? — теперь дознаватель улыбнулся шире, и даже немного искреннее. — Вот совсем-совсем ни в чем не виноваты? Что ж, я это проверю и разберусь. А вы все же помолчите.

Поняв, что перегнул палку, юноша умолк. Сидел напряженный, натянутый как тетива лука, и не отводил взгляда от «человека Шредингера».

— Итак, с целью убеждения администрации в собственной добросовестности и усыпления их бдительности вы даже произвели в здании детского дома косметический ремонт и приобрели некоторые необходимые вещи. Далее вы получили право проводить для детей праздники и даже организовать в детском доме кружки-студии. Завоевав, таким образом, доверие администрации и расположение детей, вы…

Стас сидел, не шевелясь и даже не дыша. Он не мог слушать этот фантасмагорический бред — но и не слышать его был не в силах.

А равнодушный голос продолжал:

— За все время, что ваша так называемая благотворительная организация «сотрудничала» с детским домом номер три, вы совершили действия сексуального характера по отношению к двенадцати детям, не достигшим двенадцатилетнего возраста. Троим из них не исполнилось даже восьми лет. Все пострадавшие — мужского пола.

— Ложь, — процедил Стек сквозь зубы.

— А как, по-вашему, обстояло дело?

— Мы сделали ремонт в здании, открыли кружки. Проводили праздники и экскурсии. Но не давали никаких денег администрации детдома, не доверяя завучу. Мы ей мешали. Видимо, она решила меня устранить.

— Вы были руководителем этой вашей… благотворительной организации?

— Да, я являюсь ее руководителем.

— С какой целью вы занимались благотворительной деятельностью?

— Вы не поверите, — Стек хрипло рассмеялся. — С благотворительной. И, кстати, я могу задать два вопроса?

Дознаватель задумался минуты на три. Перечитал несколько листов из дела, проверил собственные записи. И кивнул.

— Пожалуй, можете.

— Первое: могу я узнать имена тех, кто якобы пострадал от моих… действий?

«Человек Шредингера» перечислил.

Стас тяжело вздохнул.

— Второй вопрос, он совсем простой. Вы детей спрашивали? Или просто приняли слова заявительницы за чистую монету?

— Дети до двенадцати лет не могут давать свидетельские показания. Но их осматривали врачи, и сомнений в совершении в их адрес…

Дальше Стас уже не слышал. Его затрясло от ужаса, стоило только представить, что кто-то и в самом деле… Создатель, пускай будет так, что врачей купили! Все, что угодно, только не это!

— Вы меня слышите? — вклинился в сознание голос дознавателя.

— Нет, — честно признался Ветровский.

— Я спрашивал, есть ли вам что сказать по существу обвинения.

— Я невиновен. Если вы расспросите самих детей, вы в этом убедитесь.

— Что ж, так и запишем: «от добровольного признания своей вины отказался».

— Нет, я не отказался. Я отрицаю, это разные вещи.

— Поверьте, Станислав Вениаминович, для меня — да и для вас — это совершенно одно и то же, —