шла на спад, за горами ждала их теплая голубая весна, к тому же не должно женщинам путешествовать в одиночестве, ибо на своем пути они встречают слишком много удобных поводов для греха.

– Я попробую поехать, – сказала Евпраксия, – однако предупреждаю, ваше величество, что тотчас вернусь, если в горах будет большой холод.

– Вы боитесь холода? – не поверил император. – А разве гиперборейцы не живут средь снегов?

– Во мне еще одна жизнь, – напомнила она. – Я должна беречь ее.

– Разве можно уберечь то, чего еще нет?

– Уже есть. Она во мне. Она принадлежит миру. Мир потому и велик, что сберегает каждую свою песчинку. Вам этого не понять, вы разрушаете больше, чем бережете.

Говорили как чужие, ничто не могло их сблизить. Евпраксия находила силу и опору в ребенке, Генрих, не привыкший быть чутким, помнил только о том, что он – собственник, властитель, повелитель этой молодой, на диво белокожей женщины, жены.

– Вы убегали от меня. Императрица убегала от своего императора.

Позор, который не может больше повториться.

– Вы уедете в Италию, у меня не будет нужды убегать от вас. Бегство – это попытка увеличить расстояние между людьми… Нас и так будет разделять большое расстояние.

– Вы поедете со мной.

– Я поеду, если вы снарядите посольство к великому князю Всеволоду.

– Посольство? В Киев? Но это ведь так далеко! У меня нет времени приготовить посольство.

– Разве не хотите вы известить отца о моем священном положении?

– Надо мной будут смеяться!

– Наоборот – вас будут хвалить! Вы должны бы известить об этом всех: императора греческого, короля французского, султана африканского, римского папу.

– Я иду против папы.

– Вы идете против Урбана. Но у вас есть папа Климент. Известите его.

Пусть молится за священный плод.

Старалась быть дерзкой: ничего другого ненавистному мужу своему, с которым связана теперь-то уж навеки! Понимала ненужность собственных домогательств, но не могла упустить случай еще немного поиздеваться над его зазнайством: в конце-то концов должна была, конечно, подчиняться ему – как жена, как императрица.

Войско собиралось с большим трудом, медлительно и неохотно. Войны пытаются избежать и тогда, когда она стоит на пороге дома, а если она где-то далеко, то склонить к ней большие множества людей и вовсе тяжко.

Император вынужден был обещать рыцарям земли по ту сторону Гигантских гор.

Было торжественно провозглашено императорское прощение всем, кто не смог выплатить долги, преступникам, грабителям, браконьерам, убийцам, беглецам, скрывающимся от правосудия – и все лишь за одну плату: за участие в походе в Италию.

Перед императорским дворцом на площади выставили бочки с вином, бедным раздавали деньги и хлеб, ста девушкам император подарил приданое, сотням бедняков выдали одежду, нищим разрешили просить милостыню на улицах всех имперских городов и на всех дорогах империи. Не следует-де оставлять без внимания бедных, ибо, если мы будем презирать их, бог будет презирать нас.

Хитростями, лаской, угрозами, посулами собрал Генрих значительную силу к концу зимы и двинулся через горы вместе со своим двором, с маркграфами, епископами, баронами, рыцарями, шпильманами, пажами; двор императрицы, не такой многочисленный, но тоже немалый, отправился в надлежащей пышности и торжественности тотчас же следом; переходы делали краткими, чтоб не утомлять императрицу и будто примериваясь к тому главному, что предстояло свершить: быстро перескочить через недоступные, закованные в снег и лед, горы.

Зима в том году стояла суровая, злая. Днем холод отпускал, солнце в предгорьях пригревало по- весеннему: кони с вечера вязли в глине, а наутро вмерзали в нее, да так, что не вытащишь никакой силой, и приходилось убивать лошадей, сдирать хотя бы шкуры.

Об этих горах ходило много зловещих слухов. Там обитает злой дух – является каждый раз в разных личинах: то монахом в рясе, то старым горцем, то в виде красивого коня, или петуха, или коршуна, или огромной лягушки.Является и губит людей.

По дороге войско неминуемо должно было пройти мимо горы Пилата. Она стоит над мрачным горным озером, из которого, коли бросить туда камень, вылезет здоровенный дракон: полетит – сразу темно станет вокруг. А посредине озера каждую пятницу можно увидеть Пилата, укутанного в красный плащ: сидит прямо на воде, а кто его увидит – не проживет и года.

Евпраксию угнетало все: и резкий горный холод, и страхи, пересказываемые придворными дамами, и беспорядок, царивший в неисчислимом обозе, и одиночество, которое становится особенно ощутимым среди тысяч чужих.

Еще вчера она чувствовала себя просто беззащитной жертвой, сегодня же – императрицей. Носила в чреве своем наследника императора, новую жизнь, и потому наполнялась силой, решительностью. Ползти через эти обледенелые горы чуть ли не на коленях? Да зачем ей такая спешка?

Евпраксия остановила свой двор и, послав императору известие о принятом ею решении, велела спускаться в долины, заворачивать обратно на передышку.

Генрих гнал гонцов, допытывался, почему не идет ему вслед. Ответила: наступит тепло, тогда прибуду в Италию. Аббат Бодо жевал свои тонкие губы, до поры до времени помалкивал, не отваживаясь напомнить духовной дочери о покорности пред всевышним, хотя должна бы она и сама, дочь начитанная, помнить