горизонте. Самим своим молчанием народ доказывает свою гораздо большую зрелость, чем все эти жестикулирующие марионетки, которые дерутся друг с другом за право им руководить. Возьмите первого попавшегося старика-магребинца из Бельвиля, и он окажется мудрее, чем любой из наших так называемых правителей в любой из своих деклараций. Крышка социального котла закручивается на три оборота, и изнутри паровое давление все нарастает. Призрак «Que se vayan todos!»,[1] впервые замеченный в Аргентине, начинает всерьез пугать правителей.

Искры большого пожара 2005 года непрестанно тлеют в умах. Эти первые радостные фейерверки — боевое крещение, открывающее десятилетие, которое так много нам сулит. Медиа-сказка про «пригороды против Республики» весьма эффективна, но неправдоподобна. Бунт дошел и до кварталов в городских центрах, что методически замалчивалось в СМИ. В Барселоне из солидарности палили целые улицы, но знали об этом только их жители. Замалчивается также и то, что с тех пор страна по-прежнему вспыхивает то здесь, то там. И среди обвиняемых в этих поджогах мы обнаружим людей самого разного происхождения, которых объединяет только одно: ненависть к существующему общественному устройству, а вовсе не классовая, расовая или территориальная принадлежность. Новизна здесь не в самих «пригородных бунтах» — даже бунты 1980 года были уже не новы,[2] — а в разрыве с его устоявшимися формами. Бунтовщики не слушают никого — ни «старших братьев»,[3] ни местные ассоциации, призванные нормализовать ситуацию. Никакой «SOS Расизм»[4] не сможет пустить свои раковые метастазы в это событие. Только усталость, фальсификация и круговая порука молчания смогли создать иллюзию того, что все закончилось. Позитивная сторона всей этой череды ночных ударов, анонимных атак, бессловных разрушений видится, по крайней мере, в том, что они поставили нас перед зияющей пропастью, которая разверзлась между политикой и политическим. И действительно, никто теперь не сможет, не покривив душой, отрицать увесистую очевидность этой агрессии, где агрессоры не выдвигали никаких требований, не адресовали обществу никакого послания, кроме чистой угрозы. Нужно быть слепым, чтобы не увидеть чисто политическую подоплеку в этом яростном отрицании политики. Или же нужно быть в полном неведении о тридцати последних годах развития молодежных автономных движений. Подожженные этими потерянными детьми, горели погремушки общества, которое не более заслуживает почтения, чем парижские монументы на исходе «Кровавой недели».[5] У нынешней ситуации не будет социального решения. Во-первых, потому, что невнятное скопище сред, институтов и индивидуальных мирков, которое принято иносказательно называть «обществом», не обладает никакой внутренней консистенцией. Во-вторых, потому что в языке больше нет средств для выражения общего опыта. А как можно перераспределять богатства, если не разделяешь общий язык? Потребовалось полвека борьбы вокруг наследия Просвещения, чтобы ослабить потенциал Французской революции, и вековая борьба в сфере труда, чтоб на свет появилось грозное Государство социального благоденствия. Борьба создает язык, на котором говорит новый порядок. Сегодня же нет ничего подобного. Нынешняя Европа- континент — банкрот, тайком затоваривающийся в Lidf[6] и путешествующий дешевыми авиарейсами, благодаря которым он только и может продолжать передвигаться. Ни одна «проблема», формулируемая на социальном языке, не находит здесь решения. Вопросы «пенсий», «социальной уязвимости», «молодежи» и ее «актов жестокости» так и будут нерешенными до тех пор, пока общество полицейски подавляет эти все более разительные переходы к действию, которые за ними скрываются. И как ни старайся, не удастся представить в величественном свете мелкие подачки одиноким покинутым старикам, которым абсолютно нечего сказать. Те, кто встал на путь преступности, находя в ней меньше унижения и больше отдачи, чем в уборке помещений, не сложат оружие, и тюрьма не привьет им любовь к обществу. Толпы пенсионеров, страстно стремящиеся к отдыху и удовольствиям, не станут рабски сносить суровое урезание их месячных пособий, и отказ от работы широких слоев молодежи только еще больше утвердит их в этом. Никакой прожиточный минимум, который власти, наконец, гарантируют после полу-восстания, не сможет заложить основы Новой сделки,[7] нового общественного договора, нового примирения. Слишком уж безвозвратно испарилось из нашего общества чувство социальной солидарности.

Как же решается эта проблема? Давление и, вместе с ним, территориальный полицейский контроль будут только усиливаться, чтобы гарантировать, что ничего не произойдет. Беспилотный самолет, который, по признанию самой полиции, совершил контрольный полет над департаментом Сэн-Сен-Дени[8]14 июля прошлого года, рисует нам картинку будущего в более правдивых тонах, чем все возможные гуманистические словоблудия. И тот факт, что сочли нужным уточнить, что он не был вооружен, дает довольно ясное представление о том, на какой путь мы встали. Территория будет поделена на все более многочисленные взаимонепроницаемые зоны. Автомагистрали, пролагаемые по краю «сложных кварталов», возводят невидимую стену, которая вполне способна защитить от них малоэтажные буржуазные пригороды. Что бы ни думали об этом правоверные республиканцы, управление кварталами, основанное на разделениях между «сообществами», считается наиболее действенным. Посреди этого грядущего все более сверкающего и изощренного распада, городское меньшинство, живущее в основных городских центрах, будет вести свою роскошную жизнь. Вся планета будет освещена огнями этого богатого публичного дома, в то время как спецназ и полицейские патрули будут размножаться до бесконечности, а правосудие будет все более безнаказанно их покрывать.

Тупик настоящего заметен везде и во всем, но его повсюду отрицают. Современные психологи, социологи, литераторы, каждый на своем жаргоне, с небывалой оживленностью пытаются об этом рассуждать, однако бросается в глаза отсутствие у них каких-либо выводов. Достаточно вслушаться в песни эпохи, — с одной стороны, остроумные пустячки «французского шансона», в котором мелкая буржуазия препарирует свои состояния души, с другой стороны, объявления войны радикальными рэперами из группы «Mafia К’1 Fry», — чтобы понять, что это зыбкое сосуществование скоро рухнет, и что исход не за горами.

Эта книга подписана именем воображаемого коллектива. Ее составители не являются ее авторами. Они довольствовались тем, что слегка упорядочили общие места эпохи и придали стройности бормотанию в барах и за закрытыми дверями спален. Они лишь зафиксировали неизбежные истины, те, повсеместное вытеснение которых приводит к переполнению психиатрических больниц и вызывает боль во взглядах. Они почувствовали себя летописцами этой ситуации. В том и преимущество радикальных обстоятельств, что их точное представление по всей логике приводит к революции. Достаточно сообщать о том, что разворачивается у тебя перед глазами, и не утаивать тот вывод, который при этом напрашивается.