Франции следует рассматривать через призму истории политической борьбы и трактовать их как неконвенциональные формы политического выражения, противостоящие классическим формам политического участия — голосованию или уличным демонстрациям.
В ситуации безвыходности не нужно возмущаться, вовлекаться в очередное движение отстаивающее права перед государством, реагировать активистским рефлексом или выжидать. Посреди развалин настоящего все предстоит выстроить заново. Возмущаться уже недостаточно. Ни к чему не ведет и активизм. Нам стоит извлечь политические уроки из признания тупиковости настоящего: принять решение о смерти режима, а не просто пассивно присутствовать при ней. Сделать это можно организуясь. Но как?
Первый способ, за который ратует «Грядущее восстание», — это бунт, главная модель второй половины 1970-х годов, берущая начало на баррикадах XIX века. Другой способ, который предлагает книга, предполагает более глубокое преобразование повседневной жизни, личностную трансформацию, происходящую вне торных дорог буржуазных демократий — через формирование коммун.
Коммуна возникает на основании связей, которые каждый человек устанавливает между своими мыслями и проживаемой реальностью, на основании общих потребностей и обобществления пространств. В такой перспективе коммуна поднимает и вопрос практики личностной трансформации, учитывая при этом, что трансформация возможна лишь постольку, поскольку «индивид» никогда не самодостаточен, что он, даже сам того не осознавая, связан с людьми, без которых у него бы не было никакой возможности изменяться. Трансформации происходят только в среде взаимодействия. И если среда, предлагаемая буржуазными демократиями, не подходит, то нужно конструировать иные пространства, производить своего рода разрывы, с целью глубокого переопределения способов действия, ощущений и образа мыслей. Коммуны — это пример такой среды, где формируются новые типы отношений, новые формы жизни.
Идеи и практика
Вопреки тому, что неявным образом думают многие активисты, подвергаться репрессиям вовсе не признак обладания какой-то политической потенцией. Политическая способность к отказу не может быть выведена из объективного анализа устройства вражеского лагеря. Например, из жестокости российского полицейского государства вовсе не следует, что протестные движения в России обладают значительным политическим потенциалом, представляют угрозу государству или способны изменить отношения между людьми. Ошибка многих активистов состоит в том, что они исходят не из своих сильных и слабых сторон, а из предполагаемых сильных и слабых сторон «противника». Идентификация врага становиться отправной точкой активизма. Отсюда вытекает исключительно реактивное определение политики (когда она вообще есть) как ниспровержение выявленного ею врага. Это обуславливает и субъективные диспозиции, вызывающие ее к жизни. Что касается развития капитализма — если предполагать, что через анализ этого развития мы лучше поймем врага, то здесь нет особых тайн: целый набор истин об этом есть в открытом доступе. Несмотря на то что некоторые из этих откровений верны, объяснения недостаточно. Но именно такой подход и по сей день присущ современному активизму.
Организация дюжин разнообразных конференций, дискуссий, пикетов и митингов, публикация газет, распространение информации — все это не является настоящим политическим действием. Даже если зачастую в критической ситуации эта деятельность кажется нам необходимой. Активизм основывается на иллюзорном убеждении, что активистский авангард должен подготовить громкую акцию, пригласить журналистов и что вся задача состоит в том, чтобы убедить, прийти к «осознанию». Вследствие такого видения нынешние политические акторы в России еще в большей степени, чем в Европе, предпочитают способ политического действия, сфокусированный на репрезентации, транслируемый и развиваемый всевозможными техниками менеджмента, по отношению к которому так называемый левый авангард почти никак не дистанцируется (активистский язык буквально напичкан менеджерскими терминами). Как неизбежное следствие этой ситуации отсутствует настоящий труд по выработке общего, не идет процесс низового «обобществления», который шел бы от разных точек зрения, склонностей, интересов, представлений людей к созданию коллективного свойства.
«Грядущее восстание» призывает пересмотреть сущность активистской деятельности, понять ее в качестве того, что обладает материальной необратимостью, не вполне контролируемые последствия которой выходят далеко за границы породившей их частной или групповой индивидуальности. Смутное желание чиновников империи состоит в том, чтобы эту активность запретить. Все более многочисленные «акции», которые активистская среда позиционирует как политические, на самом деле только играют империи на руку, по крайней мере в тех случаях, когда они не выходят за рамки отклонений, допустимых с точки зрения юридически-медийного консенсуса.
«Грядущее восстание» выводит нас из тридцатилетнего периода, в течение которого нам непрестанно твердили, что «невозможно заранее знать, какой будет революция, что ничего нельзя предвидеть». Точно так же как Бланки в свое время выработал планировку эффективных баррикад еще до Коммуны, мы можем определить, какие пути вне нынешней пустыни нам подходят, а какие нет. Поэтому в книге уделяется некоторое внимание и техническим аспектам восстания. Упомянем здесь лишь, что оно фокусируется на способах локального присвоения власти народом, на физической блокаде экономики и на уничтожении полицейских сил.
Книга призывает нас к экспериментальному поиску способов разрыва с состоянием полной управляемости, приспособленности вещей и людей в современном капиталистическом обществе. И всякий, кто отвергает это положение вещей и желает действовать, может встретить эту книгу как товарища, постучавшегося к нему в дверь. Впустив его в дом и поговорив с ним, мы поймем, что должны рассчитывать только на самих себя и соизмерять свои силы с реальностью… И примем решение сформировать коммуну вместе с другими, кто тоже сбросил с себя индивидуальный панцирь, чтобы вместе размышлять, связав свою жизнь с политическим, прийти к действиям, которые помешают нашему «превращению в настоящих обитателей пустыни, вольготно чувствующих себя в ней», как говорила Хана Арендт. Дверь открыта. Она хлопает на ветру товарищеских встреч и грядущего восстания…
Грядущее восстание
С какой бы стороны мы ни смотрели на наше настоящее, оно безысходно. В этом — одна из его главнейших черт! Оно выбивает почву из-под ног даже у тех, кто хочет надеяться до последнего. Любой смельчак, утверждающий, будто знает, что делать, будет тут же разоблачен. И все кругом соглашаются, что дальше будет только хуже. «У будущего больше нет будущего» — такова мудрость наступившей эпохи, которая кажется убийственно нормальной и напоминает состояние духа первых панков.
Сфера политического представления схлопывается на наших глазах. На левом и правом флангах одно и то же ничтожество принимает позы вождей или насвистывает невинные напевы, одни и те же выскочки обмениваются репликами, следуя последним инструкциям своих пиар-отделов. Кажется, те, кто все еще голосует, мечтают лишь о том, чтобы взорвать урны, ибо они голосуют против. Тут-то и становится очевидным, что люди продолжают голосовать именно
