По всей вероятности, сивиллянки переместили меня в одну из своих многочисленных «климатических зон» на Сивилле. Отступив шаг назад, можно было проверить, не окажусь ли я снова на багряно- светящейся равнине с глухим монолитом беззвездного небосклона, но экспериментировать, пожалуй, не стоило. Путешествие, навязанное сивиллянками против моей воли, шло по их правилам, и я ничего не мог с этим поделать. Следовало быстрее закончить их «игру», чтобы начать свою. Если мне, конечно, предоставят такую возможность. К тому же свет костра манил к себе, обещая ужин и отдых.

Я шагнул вперед и тут же скорчился от боли. Ходить по каменистому грунту растертыми неудобной обувью ногами оказалось гораздо сложнее, чем по мягкому ковру багряной травы. Мне вдруг вспомнились разбитые в кровь стопы пиренита Тхэна, когда его телом завладел млечник. Мертвому пирениту тогда было все равно, но я-то пока живой…

Стиснув зубы, я медленно, враскорячку направился к костру, и чем ближе подходил к нему, тем сильнее меня охватывала тревога. Привидевшиеся ранее чьи-то тени исчезли, и рядом с костром никого не было, но отнюдь не случайно припомнились ноги Тхэна, а звездное небо показалось знакомым. Над костром, опираясь на воткнутые в землю тоненькие прутики, висела глиняная чаша, а чуть в стороне лежала перевернутая вверх дном утлая лодка Колдуна хакусинов.

«Что это сивиллянки надумали?» — пронеслось в голове. Такой поворот событий меня абсолютно не устраивал. Никто не имел права копаться в моей голове и тем более реализовывать воспоминания.

Вокруг, куда доставал свет костра, не было ни одной живой души. В глиняной чаше активно бурлило, я принюхался и по запаху определил, что варятся многоножки Пирены. Или омары. В общем, кто-то из ракообразных, но вернее всего — первое. Что ж, от такого ужина я не откажусь, даже если варево, по рецепту Тхэна, несолоно.

Я проковылял к лодке, сел на нее и принялся разуваться. Больше, чем есть, хотелось снять обувь и опустить ноги в холодную воду. Но где ее возьмешь? Криница с чистой водой осталась где-то в иной «климатической зоне» Сивиллы, и сюда ее вряд ли кто перенесет.

Слева дохнул порыв теплого ветра и принес запах воды и гниющих водорослей. Нунхэн, Великая река Пирены, совсем как в том реальном путешествии, текла где-то рядом. Я криво усмехнулся. Опреснителя у меня с собой не было, поэтому ни за какие блага в мире я не стал бы опускать покрытые волдырями ступни в речную воду, перенасыщенную солями. Это все равно, что сунуть ноги в костер. Если не хуже.

Глубоко вздохнув, я поставил босые ноги пятками на землю и пошевелил пальцами. Снова дохнул ветерок и принес натертым ступням облегчение. Почти блаженство.

И в этот момент из глубины ночи донесся раздирающий душу рев пиренского голого тигра.

«Это еще что?!» — встрепенулся я. Судя по запаху, исходившему из чаши над костром, реализация моих воспоминаний была материально овеществленной. И если по части ужина она меня устраивала, то в отношении пиренского тигра… Никому не пожелаю встретиться с пиренским голым тигром один на один без парализатора в руке.

Рев раздался ближе, и я окаменел, сидя на перевернутой лодке. Вот тебе и благоустроенная планета…

— Сахим кушать будет? — внезапно услышал я. По ту сторону костра стоял Тхэн и улыбался до самых ушей, будто был страшно рад нашей встрече. Будто никогда не умирал.

С минуту я демонстративно рассматривал фигуру Тхэна. Воссоздали его сивиллянки со скрупулезной точностью, без малейшего изъяна таким, каким я его встретил в селении хакусинов, и оставалось надеяться, что о жизни своего тела после гибели сознания он ничего не знал.

— Так сахим будет кушать? — повторил вопрос Тхэн. — Я на двоих готовил.

— Отгони тигра, — сказал я, вспомнив, как просто и незатейливо он это делал во время реального путешествия.

Тхэн кивнул и махнул возле лица ладонью, будто прогонял муху. Приближающиеся раскаты рева пиренского тигра сбавили обертоны и начали удаляться.

— Так как, давать сахиму многоножку? Вкусная…

— Давай.

Хакусин опустил руку в бурлящую в чаше воду, извлек большую многоножку и протянул мне.

— Кушайте, сахим.

— Положи на лодку, — сказал я, не прикасаясь к многоножке. От сваренного ракообразного и руки Тхэна валил пар. В реальном путешествии я чуть не обварился, когда беспечно взял угощение.

Тхэн положил многоножку на лодку слева от меня, затем достал из чаши еще одну, сел на землю и принялся есть. Как всегда, вместе с панцирем и внутренностями.

Я подождал, пока многоножка немного остынет, и стал освобождать ее от панциря. И когда осторожно, чтобы не зацепить прокушенную губу, положил на язык первый кусочек, давно забытый вкус воскресил события на Пирене с такой яркостью, словно я все еще находился где-то в среднем течении Нун- хэн и до окончания экспедиции оставалось много дней и километров пути. Особенно ярко вспомнились первые часы пребывания на Пирене, гостевая комната, куда поместил меня консул, полчища насекомых, которых я по неосторожности вывел из дневной диапаузы, темное пиво из холодильника… Странно, почему во время экспедиции, когда я ел многоножек, никогда не думал о пиве, а сейчас захотелось? Причем захотелось так сильно и страстно, что засосало под ложечкой.

— Здравствуйте, Бугой! — радостно воскликнул Мбуле Ниобе, выступая из темноты и протягивая мне банку пива. — Теперь-то, надеюсь, вы не откажетесь погостить у меня?

Несмотря на потертые шорты и пробковый шлем на голове, пигмей был очень похож на Тхэна. А радушие и гостеприимство еще более роднили его с аборигенами. Не случайно говорится: с кем поведешься… А консул безвыездно прожил на Пирене около двенадцати лет.

Я молча взял банку пива, открыл и сделал большой глоток. Край банки зацепил прокушенную губу, и ожидаемого удовольствия я не получил. Не знаю, что там за интермедию разыгрывали сивиллянки, но я вступать в разговор с консулом не собирался. Делая вид, что его вообще здесь нет, я продолжал неторопливо есть многоножку, отделяя мясо от панциря и запивая пивом. Чересчур «близко к тексту» поставили интермедию сивиллянки — в те времена, когда я был на Пирене, мне действительно нравилось темное пиво, но со временем стал предпочитать светлое.

Консул уселся на лодку рядом с наполовину очищенной многоножкой и завел свой бесконечный монолог о житье-бытье на Пирене. Однако я старался пропускать слова мимо ушей и принципиально не смотрел в его сторону. Опять переборщили со сценарием сивиллянки — ничего нового Ниобе не говорил, повторяя, как заезженная пластинка, монолог, состоявшийся при нашей встрече у челночного катера. Все то же самое об этнографических подробностях и геологических особенностях бассейна реки Нунхэн.

Наверное, сивиллянки уловили мою иронию, потому что консул вдруг запнулся на полуслове, помолчал, затем обиженно спросил:

— Вы меня не слушаете, Бугой?

И опять я никак не отреагировал. Не существовало его для меня, и я хотел, чтобы сивиллянки это поняли. К чему мне эти воспоминания? Пройденный этап, о котором я ничуть не сожалею, но и вспоминать не желаю.

— Конечно, что со мной разговаривать, — с горечью произнес Ниобе. Вы закончили охоту, поймали своего мотылька… А меня давно уж нет — ваш друг, Геориди, меня вместе с птерокаром превратил в пыль…

Полыхнула беззвучная вспышка, и лишь тогда я посмотрел на место, где сидел консул. Консул Галактического Союза на Пирене пигмей Мбуле Ниобе исчез, и только мелкий пепел сыпался на землю.

«К чему эти нравоучительные сентенции?» — обратился я про себя к сивиллянкам. Досадливо поморщившись, сдул пепел с хвостового сегмента многоножки, очистил его от панциря, положил в рот и запил глотком пива. Что может быть лучше пива с инопланетными креветками после утомительного пешего перехода?

— Сахим, дать еще многоножку? — предложил Тхэн. В отличие от меня, он, похоже, не видел появившегося, а затем исчезнувшего во вспышке Мбуле Ниобе и не слышал его монолога. В разных плоскостях пространства существовали Тхэн с консулом, и единственной точкой пересечения этих пространств был я.

— Положи сюда, — постучал я ладонью по днищу лодки справа от себя, куда пепел Мбуле Ниобе не