небе отсутствовала, но все они медленно плыли на запад, и направление движения сходилось клином в одну точку на горизонте.
«Вот и определилось направление пути», — подумал я и решительно зашагал на запад. Только в этот раз обычной уверенности, что непременно добуду желанный экземпляр, у меня не было. Была лишь призрачная надежда.
Глава 7
Размеренным шагом я шел по равнине уже четвертый час, но пейзаж вокруг не менялся. Сочные стебли хрустели под ногами, раздавливаясь в темно-кровавую кашицу, и на густом ковре стелющейся травы оставались четкие следы. Если бы не их ровная цепочка за спиной, уходящая за горизонт, можно было предположить, что я топчусь на месте. Те же пологие холмы, та же багряная трава, тот же запах прелой листвы, те же плывущие высоко в небе на запад, медленные хороводы экзопарусников Сивиллы. Отнюдь не редким, оказывается, был здесь этот вид, хотя никто из эстет-энтомологов о нем ни сном ни духом не знал. Впрочем, никто толком ничего не знал и о самой планете.
Никогда раньше я не охотился за экзопарусником на планете с высокоразвитой цивилизацией. Обычно это происходило либо в необитаемых мирах с дикой природой, либо на планетах, где цивилизация не достигла техногенного уровня и разнообразие биологических видов не было раздавлено железной пятой тотальной урбанизации. Таково уж свойство разума — отсталые в развитии народы восхищаются закованными в металл и бетон планетами-мегаполисами, а народы этих самых мегаполисов с ностальгической грустью устремляются в необитаемые миры, чтобы насладиться там дикой природой. Где собирают гербарии или, как я, коллекции экзопарусников.
Бедность биологических видов Сивиллы свидетельствовала о том, что развитие цивилизации здесь не миновало техногенного этапа, однако происходило это в такие архаичные времена, отделенные от настоящего рядом геологических эпох, что от искусственных сооружений и следа не осталось. Разница в развитии цивилизаций Галактического Союза и сивиллянок была столь велика, что не поддавалась осмыслению. Невозможно представить желания и чаяния существ, достигших уровня психокинетического владения пространством, временем и материей, поэтому я, шагая по хрустящей под ногами багряной траве, ощущал себя муравьем на равнине под бдительным оком экспериментатора. Когда приобретение материальных благ становится для представителей сверхцивилизации столь же простым и обыденным действием, как дышать воздухом, эти самые материальные блага перестают интересовать. Жалкими и никчемными с высот развитой цивилизации кажутся потуги муравья, поэтому моя ментальность наверняка вызывает у сивиллянок такую же улыбку, как вызвала у меня напыщенная самодостаточность астуборцианина возле справочного бюро космопорта «Элиотрея». Вполне возможно, что мои стремления и желания в глазах сивиллянок ничуть не выше уровня естественных потребностей организма, и они потакают им с теми же снисходительностью и умилением, с которыми человек подкармливает чаек на берегу моря, голубей на площади города или бездомных кошек и собак в подворотне. Пожалуй, я был не прав, когда пытался разглядеть за бескорыстием сивиллянок что-то еще, кроме самого бескорыстия. Стремление чему- то научить, передать свои знания всегда бескорыстно, хотя зачастую и вовлекается в сферу финансовых операций. Корысть присутствует только в дрессировке…
Солнце все более склонялось к горизонту, и, по моим расчетам, до наступления ночи оставалось не более двух часов. От однообразного пейзажа и монотонной размеренной ходьбы восприятие окружающего притупилось, и я увидел криницу с чистой водой, когда чуть не ступил в нее ногой. В общем, и не мудрено было не заметить — бортик небольшой, около метра в диаметре криницы выступал из травы всего на пару сантиметров и был сплетен из стеблей все той же багряно-ржавой растительности. Мгновение я недоуменно смотрел на воду и только затем понял, что хочу пить. Причем давно.
Опустившись на колени, я осторожно потрогал бортик криницы, но плетение из хрупких стеблей оказалось необычно прочным, и тогда я оперся на него ладонями, наклонился и стал пить. Вода была чистой, холодной, с едва ощутимым запахом прели. За те несколько часов, которые я пробыл на Сивилле, этот запах настолько въелся в сознание, что невольно вызывал в душе осеннее меланхолическое настроение. Даже желание поймать Moirai reqia поблекло, словно увядающая листва, утратив перво- степенность и притягательность. Запах осени разбудил во мне генетическую память поколений, и пелена безотчетной грусти окутала сердце.
Утолив жажду, я сел на траву возле криницы и усилием воли попытался вернуть утраченное настроение. Но не получилось — над всем доминировало понимание краха экспедиции из-за отсутствия ловчих снастей. И даже если мне повезет поймать экзопарусника голыми руками, вряд ли сивиллянки перебросят трофей вместе со мной на космическую станцию. Исчезновение «посторонних предметов» из карманов и тела говорило об этом более чем красноречиво. Оставалось одно — увидеть экзопарусника вблизи, внимательно рассмотреть со всех сторон в различных ракурсах, чтобы, вернувшись домой, провести мнемоскопирование собственного мозга и создать виртуальную копию Moirai reqia. He ахти какая «добыча», но тоже раритет, поскольку изображение таинственного экзопарусника Сивиллы не приводилось ни в одном официальном документе. О нем не было даже упоминания — ходили только слухи…
Чтобы отвлечься от невеселой перспективы, я принялся рассматривать бортик криницы. Переплетение застывших до каменной твердости стеблей было неплотным, но вода в просветы не просачивалась. Знакомый эффект: аборигены Пирены еще и не то умели — достаточно вспомнить глиняные чаши Тхэна, непоколебимо висевшие над костром, опираясь на хрупкие тоненькие прутики. Чтобы окончательно убедиться в своей правоте, я попытался расшатать край плетеной чаши — вначале легкими движениями, затем не стесняясь в применении силы. Бесполезно. Чтобы деформировать травяное плетение, подвергшееся психокинетическому цементированию, нужен был мощный гравитационный удар. Либо отмена психокинетического воздействия.
Сорвав в стороне оранжево-красную травинку, я рассмотрел ее на свет. Хрупкий стебелек был настолько перенасыщен влагой, что просвечивал на солнце, как стеклянный. Несомненно, что основным компонентом фотосинтеза этого растения являлся хлорофилл d — именно он обусловливает красный цвет, хрупкость структуры и водянистость. Но почему небо над Сивиллой зеленоватое? Кислород придает атмосфере голубой цвет, а из всех газов, обеспечивающих атмосфере зеленый, есть только один — хлор. Но будь в воздухе Сивиллы хлор, я бы не сидел сейчас на траве и не решал эту загадку — уже первые несколько вдохов привели бы к летальному исходу.
Я раздраженно отбросил травинку — нашел, чем голову забивать! — и попытался встать, чтобы продолжить путь. Но тут же охнув, снова сел. Я натер ноги! Это было настолько неожиданно, что некоторое время я в полном недоумении рассматривал бригомейские кроссовки. Натереть в них ноги невозможно ни при каких обстоятельствах! Разве что на Сивилле…
Второй раз разувшись, я уже не рассматривал ступню, а внимательно изучил внутреннюю поверхность кроссовки, ощупал ее, вытащил стельку. Так и есть, псевдоживая санитарно-гигиеническая структура кроссовки умерла, и оставшаяся оболочка теперь ничем не отличалась от обыкновенной обуви. В нехорошем предчувствии я отшвырнул кроссовку, лихорадочно дернул «молнию» на куртке, расстегнул и попытался активировать биотраттовый комбинезон. Никакой реакции не последовало. Биотратт утратил свои санитарно-гигиенические и мимикрирующие свойства точно так же, как и кроссовки. Не знаю почему, но очень уж хотели сивиллянки, чтобы я предстал перед ними в чем мать родила. Фигурально говоря, конечно. Однако в одежде и обуви, утративших функциональные особенности, я чувствовал себя приблизительно так, как чувствовал бы себя, скажем, кардинал Ришелье, появившись на приеме у короля с фиговым листком вместо мантии. Каждому уровню цивилизации свои одежки…
Словно ощутив мое смятение, темная масса в глубине сознания колыхнулась, и я до крови закусил губу, чтобы не позволить ей подняться на поверхность. Почему-то представлялось, если это давнее, заблокированное некогда воспоминание всплывет, то последствия будут аналогичны последствиям деяния Великого Ухтары на Раймонде. Только не вода озера Чако обратится в пыль, а мое сознание.
Чувствуя сквозь острую боль, как кровь медленно сбегает по подбородку, я обулся и встал на ноги. Твердое решение идти дальше вернуло мне душевное равновесие и позволило расцепить зубы. Самое
