соответственно своим личным целям. Для них, напр., очень важно было, чтобы близкие родные и все родство будущей царицы не было слишком значительно по своим личным достоинствам или заслугам.

Родных Хлоповой позвали в Верх, к Рожеству на Сени, т. е. на царицыну половину дворца. Здесь вышли к ним Борис да Михайло Салтыковы, первые люди во дворце, и велели им тут подождати до государева указу. Затем позвали их к государю в хоромы, в Переднюю. Там сказал им государь сам, что он «произволил взять себе для сочетанья законного брака Иванову дочь Марью, и их родственницу, и ониб ему служили и были при нем близко». — Родные будущей царицы ударили челом государю, благодаря за неизреченное жалованье. С этой минуты они были при государе близко; они становились своими людьми государю, могли свободно ходить во дворец к нареченной невесте.

Государеву невесту поместили у государя в верхних хоромах, в теремах; нарекли ее царицею, а имя ей дали Настасья, очень вероятно — в память царской бабки Анастасьи Романовны, первой супруги Грозного. «И молитва наречению ей была и чины у ней уставили по государскому чину, т. е. честь и береженье к ней держали, как к самой царице; и дво-ровые люди крест ей целовали, и на Москве, и во всех епископьях Бога за нее молили, т. е. поминали на ектеньях».

В Верху, в хоромах, при нареченной царице жила Марья Милюкова, одна из придворных сенных боярынь; также мать царицы и ее бабка, Федора Желябужская. Родственяики сначала приходили челом ударити временем, потом ходили к ней по вся дни и ездили с государем на богомолье к Троице, когда он отправился туда вместе с матерью и невестою молить Бога о благополучном сочетаньи браком. Это было 16 мая 1616 г. Все происходило по заведенному искони обычному порядку; все шло благополучно, без всякой помехи; невеста чувствовала себя во всем здоровою, кушала царские сладкие яства, без сомнения веселилась новою жизнью и ожидаемым счастьем, которое должно было возвысить и весь ее род. Так прошло около месяца. 9 июня «государыня царевна и великая княгиня Настасея Ивановна всея Руси государыне и великой старице иноке Марфе Ивановне на новоселье челом ударила: два сорока соболей, один 30 р., другой 25 р.» Вероятно свекровь в это время построила себе в Вознесенском монастыре новые хоромы.

Из родных царевны заметно выдвинулся ее дядя Гаврила Васильевич Хлопов, по видимому человек очень неглупый, бывалый, стойкий и прямой. Очень понятно, что он-то особенно и не мог понравиться Салтыковым. Однажды ходил государь в Оружейную Палату и смотрел оружейную казну. Оружейною Палатою, где выделывалась всякое царское оружие, заведывал тогда Михайла Салтыков, исполнявший, кроме должности кравчего, и должность оружничего, которая также всегда поручалась близкому и доверенному человеку. Поднесли к государю турецкую саблю и почали хвалить. Салтыков, как полный хозяин царского оружейного заведения, а след. и знаток дела, выхваляя своих мастеров, стал говорить, что и на Москве, т. е. в Оружейной Палате, государевы мастеры такую саблю сделают. Государь передал смотреть саблю в руки Гавриле Хлопову, спрашивая его: как он думает, сделают ли такую саблю в Оружейной Палате? Осмотрев саблю, Хлопов ответил: «пожалуй сделают, только, думаю, не такову, как эта». Мог ли Салтыков, оружничий, перенести хладнокровно такое противоречие своему отзыву, а может быть и хвастовству. Рассерженный, он вырвал у Хлопова саблю, примолвив, что говорит он, незнаючи [101]. Знал ли Хлопов действительно толк в этом деле или выразил только простое сомнение умного и бывалого человека, но неуступил оружничему, побранился с ним и «поговорил с Салтыковыми гораздо в разговор». Все это делалось при самом царе и все это напоминает поведение олигархов во время молодости дедушки Михаила, царя Ивана Васильевича Грозного. С тех пор Салтыковы невзлюбили Хлоповых, а это почти решало участь царской невесты. Бороться с такими сильными и влиятельными людьми было невозможно людям, еще только приближавшимся к доверию государя. Недели две спустя после того, как дядя невесты поговорил гораздо в разговор с оружничим, Мих. Салтыковым, нареченная царица начала понемогати, появилася болезнь, «рвало и ломаоо нутр и опухль была… а была ей блевота не вдруг, сперва было дни с три и с четыре, да перестало, а после того спустя с неделю опять почала блевать». Родные думали, что это случилось от сладких ядей, потому что «едала сласти, и они ей говорили, чтоб сластей кушала не много, и оттого та болезнь блевота почала быть в ней меньше». Само собою разумеется, что как только Хлопова заболела, отец и бабка ее тотчас доложили о том государю и государыне старице Марфе Ивановне. Государь сейчас же велел дохтурам болезни ее смотрити. Но леченье по необходимости должно было идти чрез посредство крайчого Михайла Салтыкова, которому, как крайчему и лицу самому доверенному, государь, естественно доверял и леченье своей невесты. В первое время Салтыков призвал доктора Валентина Бильса. Доктор, болезнь нареченной царицы, своим дохторством смотрел; по его отзыву она в то время была больна тем: «желудок у нее в те поры был бессилен и не варил и селезенка опухла. Та болезнь, заметил он, бывает от желудка, как желудок бывает ветрен; а как желудок будет здоров и то все минуется, да от той болезни и в почках бывает болезнь и блевота; он такие болезни лечивал и многим пособлял, а плоду и чадородию от того порухи не бывает…» Бильс прописал лекарство, которое по порядку тогда же было записано в книгах, в аптекарской палате, и передано в руки отцу невесты, Ивану Хлопову. В другой раз лекарство было прописано, спустя неделю. Лекарство по тогдашним понятиям вообще было делом весьма подозрительным и опасным, а при настоящих обстоятельствах оно могло казаться на самом деле отравою. Отец невесты зорко наблюдал за Салтыковыми. Подозрительность его не оставляла без внимания и малейшего случая, сколько-нибудь сомнительного в поведении бояр. «Меж себя они шептали… и пришед Михайло Салтыков, велел ему взяти из аптеки скляницу с водкою и отнести к дочери его Марье, а сказали, что она от того будет больше кушать». Он взял у Бильса скляницу и отдал в хоромы Марье Милюковой, невестиной боярыне. Но в хоромах, вероятно по общему совету, держали себя крепко от подобных водок и не употребляли их. Вместо сомнительной водки, там больной давали пити воду святую с мощей, а имали крест (с мощами) у Волынских, который вероятно славился исцелениями. Давали также камень безуй. И оттого ей дал Бог исцеленье, исцелела и полегчало вскоре; и после того болезнь не поминывалася.

Это было врачеванье настоящее, которое предписывалось старым блогочестием и оправдывалось общим убеждением народа в его непререкаемой помощи. Докторское врачеванье по тому же убеждению все еще имело вид врачеванья бесовского, имело вид волхвования, зелейничества, которое было грехом. Домострой писал: «аще Бог пошлет на кого болезнь или какую скорбь, ино врачеватися Божиею милостью, да слезами, да молитвою, да постом, да милостынею к нищим, да истинным покаянием. Да благодарение и прощение и милосердие и нелицемерная любовь ко всякому, аще кого чем приобидел, отдати сугубо и на пред не обидети. Да отцов духовных и всяк чин священнический и мнишеский подвизати на моление Богу; и молебны пети и вода святити с честных крестов и со святых мощей и с чудотворных образов, и маслом свящатися; да по чудотворным по святым местом обещеватися и, приходяще молитися, со всякою чистою совестью; тем цельба всяким различным недугом от Бога получити…» Домострой толковал, что всякие тяжкие различные недуги суть наказание гнева Божия; поэтому кто «оставя Бога, и милости и прощения грехов от него нетребуя, призывает к себе чародеев, кудесников, волхвов и всяких мечетников и зелейников, и с кореньем, от которых ожидает душетленной и временной помощи, тот уготовляет себя диаволу, во дно адово, во веки мучитися».

Конечно, если всякая болезнь носила в себе смысл Божьего гнева, Божьего наказания за премногие грехи, то и ее врачевание должно было призывать одну лишь Божию помощь, должно было обращаться к одной лишь святыне и к делам покаяния. Человеческая помощь здесь ничего не значила, а тем менее — помощь докторская, которую и вообще весьма трудно было отделить от обыкновенного знахарства, отреченного и проклятого всеми соборами. Вот почему во всех важных случаях, не только в домашнем ежедневном быту, но и в быту всенародном, всегда с молитвою прибегали к чудотворной силе святой воды, освященной с животворящего креста с мощами. Так, в 1647 г. февр. 26, царю Алексею Михайловичу били челом жители города Карпова: «по твоему государеву указу твой новый город Карпов поставлен, а мы, холопи твои, в Карпов из разных городов сведены на вечное житье с женишками и с детишками и дворишки себе построили; и за грех наш, в Карпове напала на нас болезнь и скорби полевые (степные), и вода в Карпове нездоровая: многие от тех болезней и скорбей помирают, и целебного животворящего креста Господня с мощами святых в Карпове нет; вод священие бывает крестом Христовым без мощей. Вели, государь, прислать в Карпов для наших скорбей и болезней животворящий крест Господень с мощами святыми на освящение воде и на утверждение и на исцеление нам, чтоб нам от тех полевых болезней и