нашу болтовню, и все это в конце концов подготавливает хаотичный финал. Если уж зашла речь о финале: нашлось несколько читателей, которые
Стр. 337, абз. 2:
Это было не так, как я рассказал. Когда я писал книгу, мне приснился сон, где я плавал в крови, но не Тофа, а
Стр. 401, абз. 5:
Не уверен, что Адам говорил именно эти слова. Не уверен, что он упоминал именно костюмную драму. Помню, что он говорил об историческом фильме, но все остальное я уже додумал, позволяя себе маленькие вольности. И это с моей стороны нечестно. Я не имел права приписывать ему слова, не имел права обходиться с ним так, как я обошелся, что не означает, что я обошелся с ним совсем уж нехорошо, но в моем описании были презрительные интонации, и сейчас мне стыдно за свое поведение. Тут есть какая- то странность: хотя в своей книге я полностью разоблачил те побуждения, которые заставили нас разыграть его смерть, я до сих пор пишу о нем в тоне, который трудно назвать абсолютно уважительным. Итак: я не уверен, что проект, над которым он работал, действительно был костюмной драмой. Однако забавно, что образ, который он создал в интервью на радио, был отражением образа, созданного в журнале, где он стал этаким гением-интеллектуалом, который работает над великим и загадочным проектом. В общем, в интервью он упоминал об этом проекте. А теперь вот что я расскажу: однажды вскоре после выхода книги я сидел в Лос-Анджелесе в каком-то ужасном кабаке, где было полно людей в рубашках с широкими воротниками, и вдруг туда зашел не кто иной, как Адам Рич с несколькими своими приятелями. Или он заметил меня, но решил не здороваться, или не заметил. Я-то его заметил, но предпочел ничего не говорить: откуда я знаю, может, у него ранимая душа и он носит при себе оружие.
Стр. 414, абз. 6:
После выхода первого издания книги я еще раз побывал в родном городе. Меня несколько раз туда звали, а я каждый раз вежливо уклонялся от приглашений, полагая, что если где-нибудь и выйдет человек из толпы, чтобы всадить в меня пулю, то это случится именно там, хотя у меня не было никаких оснований предполагать что-то подобное, за исключением странного и немотивированного предчувствия. Поэтому, когда я туда приехал, это был случайный визит, незапланированный и, пожалуй, бесполезный. Он начался в три часа ночи и продлился минут двадцать. Все в нем было одновременно ужасно и идеально.
Все началось со свадьбы. Моя бывшая одноклассница — назовем ее Джейн — выходила замуж за моего приятеля — назовем его Филипп де Битттопоппен. Свадьбу они устроили на островке в южном Мичигане, и я с еще одним моим приятелем отправился к ним на свадьбу, для чего нам пришлось три часа ехать от аэропорта О’Хэйр через всю Индиану до Мичигана. Свадьба состоялась, она прошла прекрасно, и присутствовали там, как ни странно, почти все те люди, которые были на свадьбе Полли, о которой я рассказал в основном тексте книги. А я, как и на той свадьбе, был от всей души счастлив, что нахожусь среди этих людей, мне хотелось не отпускать их как можно дольше, забиться в их кучу и остаться там.
Поскольку обратный рейс был рано утром, нам с приятелем пришлось уйти с банкета около полуночи и ехать прямо к аэропорту. Мы попрощались сразу после того, как закончил играть оркестр, и поехали сначала через Мичиган, потом через Индиану, а потом по южной части Чикаго, по широкой и свободной Лэйк-Шор-роуд, оказались в чикагской Петле, где нам надо было убить несколько часов. Мой приятель никогда не был в Лэйк-Форесте, и мы решили проехать Чикаго насквозь и отправиться туда, какое-то время побродить в темноте, а потом поехать к О’Хэйру.
Мы оказались в моем городке в 3.10 ночи; стояла кромешная темень, на небе не было ни луны, ни звезд. Мой старый дом находится у южной границы города, поэтому сначала мы оказались около него. Свернули с шоссе, заехали на Олд-Элм-роуд, а потом — на мою улицу, Уэйвленд. Деревья нависали над нами, ночь была темной, и мы почти ничего не увидели: все окрестности тонули в черной саже. Свет фар едва пробивался сквозь мрак и почти ничего не освещал. Дорога несколько раз повернула, и мы наконец оказались у моего дома, остановили машину, и я, как обычно, ничего не почувствовал. Дом выглядел совершенно обычно. По-прежнему. Он отлично выглядел. Сколько еще раз я собираюсь останавливаться у своего дома и ждать, что произойдет что-нибудь? Когда же наконец этот дом под моим взглядом, направленным через лобовое стекло очередной прокатной машины, снимется с фундамента и улетит прочь?
Мы поехали дальше, по Грин-Бэй-роуд; эта улица ведет через весь городок, и вдоль нее стоят огромные старые дома. Это было прекрасно — ездить тут поздней ночью. Царило восхитительное спокойствие: мы катаемся, не вылезая из машины, и ускользнем, никем не замеченные. Никто нас не видит, никто ничего не скажет. Мы, счастливые, смотрели по сторонам и слушали по радио музыку 80-х, когда проехали мимо старого утопающего под плющом симпатичного особнячка. Мы замедлили скорость, остановились и посмотрели на него. Особняк самодовольно пожал плечами.
И вдруг примерно в четверти мили, со стороны загородного клуба «Онвенция» показались огни. Они двигались в нашу сторону. Мне пришла в голову странная мысль: это может быть страж порядка; я завел машину и поехал к деловому центру городка, надеясь миновать этого стража без приключений. Когда мы уже почти поравнялись с машиной, она оказалась безусловно полицейской, и из нее на нас с яростным обыском набросился луч света. Мы остановились.
Многие из вас знают, что в маленьких спокойных городках у полицейских бывает не так уж много работы, и сводится она к следующему: 1) следить, чтобы границы города не пересекали подозрительные типы (которые, как правило, ездят в подозрительных машинах) и 2) не позволять молодым людям жить нормальной жизнью молодых людей. В старших классах мы тратили кучу времени, когда нас останавливали бдительные офицеры, а мы недоумевали, зачем они обшаривают со своими фонариками наши машины.
Проезжая навстречу нам, он остановился посреди дороги и открыл окно. Я сделал то же самое. У него были усы, как у Дитки[212].
— В чем дело? — спросил он. Прическа у него тоже была как и Дитки.
Я объяснил, что мы осматриваем город — я вырос здесь и теперь показываю его своему приятелю.
Он пристально посмотрел на меня.
— По какому адресу вы жили? — спросил он.
Я ответил.
