Воспоминаний: когда мы были в видеопрокате, я рылся в новинках, стараясь не смотреть на обложку фильма «Во всем виноват Рио»[199], который я втайне мучительно мечтал посмотреть, честное слово, как вдруг мне на глаза попалась коробка с названием «Заурядные люди». Тоф, который почти не представлял себе книгу Джудит Гест и очень смутно знал, что означают и книга, и фильм на фоне того, что мы когда-то пережили, предложил взять его; почему — понятия не имею. Я с готовностью согласился, потому что много лет его не пересматривал, и когда мы пришли домой, то я был в таком нетерпении, что не сразу смог вставить кассету в магнитофон, взятый напрокат, честное слово, а когда пошли титры, я понял: точно, «Канон ре-мажор» Пахельбеля — сквозная музыкальная тема этого фильма. Я хочу сказать: какими же мы бываем ненормальными, или предсказуемыми, или просто странными. Эта музыка играла в «Заурядных людях», фильме о безвременной смерти в Лэйк-Форесте, и вот мы сами играли эту музыку у себя дома, когда…
Через несколько недель я позвонил сестре:
— Бет, почему ты играла эту вещь?
— Не помню, чтобы я ее играла.
Так вот оно все.
Стр. 66, абз. 4.
Тоф утверждает: абсолютно исключено, чтобы он не знал, кто такой Джонни Бенч. Он считает, что я назвал какое-то более экзотическое имя, например Джоди Дэвиса, тоже кэтчера («Чикаго Кабз», середина 80-х), которого, как нам всем известно, сменил Джо Джирарда («Кабз», позже — «Нью-Йорк Янкиз»)[200], который к великому удовольствию всей школьной мелкоты приходил к ним в школу во втором классе, потому что его жена — в смысле, жена Джирарди — какое-то время преподавала в начальной школе «Чероки», моей школе, школе Тофа и вообще хорошей.
Стр. 79, абз. 1:
Вероятно, и так понятно: многие события, описанные в том куске, где мы с Тофом сидим дома, валяем дурака и т. д., на самом деле не произошли в один вечер. Это не означает, что не было бесчисленных вечеров, настолько же (или еще больше) наполненных весельем и хулиганством. Просто маловероятно, что был вечер, наполненный конкретно такими событиями. К примеру, в тот день мы могли разбирать белье, принесенное из стирки, складывать его на моей кровати, а потом он нес свою стопку к себе в комнату и там раскладывал разные вещи по соответствующим ящикам, которые со скрипом отодвигались и с грохотом задвигались, после чего болтались ручки —
Стр. 86, абз. 6.
Годы, прожитые в Беркли, я несколько упростил, чтобы выдержать динамику повествования. Несколько важных оговорок: во-первых, дом, описанный в книге, на самом деле является сплавом двух домов. Мы прожили год в одном доме, а к концу года наша квартирная хозяйка — та самая, с расширявшимися глазами, попросила, чтобы мы съехали, сославшись на то, что ей надо этот дом продать. И тут же, словно по волшебству, мы узнали, что на другой стороне улицы через три дома от нас тоже сдается дом. Мы молились, чтобы он достался нам, и он нам достался; он был больше, лучше и чище первого; мы переехали туда и прожили там два года, пока хозяева были на Мартинике. Планировка обоих домов была примерно одинаковой, поэтому схема, приведенная на стр. 87, более или менее подходит к обоим. Надо оговориться, что в первом доме мы жили одни, но когда переехали во второй, где аренда была повыше, нам потребовалась помощь, и мы взяли к себе Флэгга, моего близкого приятеля со школьных времен; он только что переехал из Вашингтона, и мы убедили его снять этот дом на паях, несмотря на то, что ему приходилось все время мотаться в Сан-Франциско. Он прожил с нами год, спал в передней спальне, между моей комнатой и комнатой Тофа. Он был рядом не так уж часто — много раз оставался в городе (в Городе) на выходные — но когда мы оказывались все вместе в одно и то же время… это было великолепно, это было правильно, это было, ебаный в рот, отлично. Флэгг был первым человеком, которого Тоф считал своим другом; первые лет пять после того, как он научился говорить, он утверждал, что «Фрэгг его лучший друг» (тот в то время сам был подростком). Поэтому, когда мы все вместе жили в Беркли, дубасили друг друга пластмассовыми битами или боролись на полу в кухне, клали Тофа на лопатки, чтобы запихать ему в уши бананы или, заставляя его прыгать на кровати, ставили ему подножки, чтобы он растянулся в полный рост, я все думал, как же мы будем без Флэгга, если он от нас уедет. Пока я изо всех сил старался развлекать Тофа, Флэгг так же усердно старался развлекать меня и нас обоих, и в результате дошло до того, что жизнь у нас стала настолько хороша, что, когда мы собирались все вместе, ничего осмысленного сделать уже было нельзя. Водяные пистолеты поглощали все наше время. Баскетбол не прекращался никогда. Мы шли вниз по улице, мимо двора у маленького домика, в маленький, глубоко запрятанный парк, и там играли в «двадцать одно» — видимо, единственную игру, в которую можно играть втроем. А иногда — в «лошадь»[202]. Флэгг всегда выигрывал в любой игре, если, конечно, не поддавался, что случалось тоже довольно часто, или не решал, что вместо того, чтобы играть по-настоящему, надо стоять с краю и смущать каждого бросающего театральным шепотом:
Через год Флэгг от нас уехал: он испытывал вполне понятное желание быть поближе к месту работы и к своим сверстникам. Но он не исчез из нашей жизни совсем. Часто заходил, часто звонил, иногда звал к телефону Тофа, и когда Тоф брал трубку, огромную по сравнению с его головой, из трубки доносился свистящий шепот:
Стр. 95, абз. 2:
Тоф до сих пор настаивает, что его бейсболка никогда не пахла мочой. Он утверждает, что она пахла чем-то другим.
