— Я был городским мальчишкой. Я ни разу не видел ночного неба, чтобы на нем не было смога, а искусственный свет всегда закрывал блеск звезд. Я никогда не видел такой черной ночи. И никогда в жизни так не боялся. Оставался двадцать один день до моей демобилизации. Однако до сих пор я не получил ни одной царапины. И глубоко внутри был уверен, что просто так они меня не выпустят.

Он слышал, как учащенно забилось ее сердце, и прижал ее к себе ближе.

— У нас были непрекращающиеся бои, потери были большими. Постоянный огонь снайперов и удаленность наших позиций превратили взвод в перепуганных мальчишек и обезумевших мужчин. Еды и патронов выдавали в обрез. О моральном духе говорить не приходилось.

Они появились прямо перед рассветом. Сотни. Визжа, как сирены, и роясь, как мухи.

Ночь была холодная, но у него на лбу выступил пот.

— Я до сих пор не уверен, почему именно я остался жив. Может быть, они решили, что я мертв? Я расстрелял все патроны еще во время первой атаки и когда пытался перезарядить винтовку, то магазин заклинило. Первый же вьетнамец, прыгнувший в окоп, нанес мне удар штыком и оглушил прикладом. Следующее воспоминание — я лежу на койке в госпитале близ Да Нанга. В кишках — дыра размером с Мичиган, голова болит. И я еще считался счастливчиком.

Он содрогнулся, вспоминая стоны раненых, запахи умиравших и мертвых. Он никогда ни с кем не разговаривал о жестокостях войны, о том, как он убивал. Даже с Энни. Вспоминать об этом было так же тяжело, как бередить зажившую рану. Но закрывая глаза на кошмар происшедшего, проговаривая те события, он чувствовал, как что-то неуловимо менялось от слов. Образы становились менее живыми и яркими, более отдаленными. Адам расслабился и начал вспоминать: сцены из прошлого проходили перед его мысленным взором, как кадры киноленты.

Молчание Джо было ему приятнее, чем слова. Ее присутствие являлось более мощным наркотиком, чем выпивка. А вернувшись в Штаты, он хотел только напиться. Адам сделал многое, в чем раскаивался. Но лежа в объятиях этой маленькой щедрой женщины, он убеждался, как мир воцаряется в его душе, освобождаясь от цепей прошлого. С ней его объединяло необыкновенное родство душ, она примиряла его с самим собой.

Джо крепче обняла его, и Адам понял, что уже очень давно молчит. Она провела рукой вдоль его шрама, потом ее рука спустилась ниже.

— Тебе еще больно? — спросила она так искренне, как могла спросить только Джоанна.

— Нет, боли нет, но…

— Но? — спросила она, когда он заколебался.

— Но заключение таково, что инфекция сделала свое черное дело.

Она прижалась к нему лицом. Адам отбросил волосы с ее лба и ответил на немой вопрос:

— Боже мой, девочка, неужели ты не поняла? Мы так много занимаемся любовью, а я ни разу не принял мер предосторожности. — В его голосе слышалась пустота. — Я никогда не смогу иметь собственных детей, Джоанна. Неужели ты думаешь, я оставил бы тебя беременной, уйдя отсюда, быть может, навсегда?

Джо знала от чего именно ей сделалось больно. То, что он сказал о неизбежности своего ухода, или немая печаль о ни чем невосполнимой потере? Но она не стала задаваться никакими вопросами. Девушка просто приняла их любовь, как она есть, не думая о последствиях.

— Мне очень жаль, — прошептала она и прильнула к его груди. — Тебе нужно было бы стать отцом. Ты стал бы хорошим отцом.

Тысячи самых разных чувств охватили его. Он хотел бы держать ее в своих руках всегда, хотел бы пить целительный бальзам ее души и восстановить те руины, в которые обратилась его жизнь. Он никогда не чувствовал себя таким цельным, как в обществе этой женщины. Жизнь никогда не казалась ему столь мрачной, как возможность жизни без нее.

— Адам! — ее возбужденный шепот вернул его к действительности. — Начинается!

Блестящая полоса белого света пролегла на цвета индиго небе. За ней появились новые и новые блестящие полосы, огибающие небесный свод. Затем огромное количество огненных шаров рассыпалось по небу, за ними вились такие же блестящие хвосты. Звезды носились по небу, как фейерверк в день Четвертого Июля. Метеоритный дождь был ошеломительным и великолепным зрелищем, как она и обещала.

— Скажи, тебе когда-нибудь приходилось видеть что-либо более красивое? — спросила она, завороженная зрелищем.

Адам перевел взгляд на ее лицо. Блеск звезд отражался в ее глазах — в них словно сквозило восхищение тем чудом, которое они оба видели.

— Нет… пока не встретил тебя.

Адам медленно предавался любви с ней с необычным ощущением, какое удовольствие она переживает, с мучительным осознанием того, что уход вызовет ее боль. Дни, проведенные вместе с ней, можно будет сосчитать по пальцам, но он решил извлечь из них все самое лучшее.

Она, кажется, приняла точно такое же решение.

— Давай, — сказала она игриво, присаживаясь рядом на следующее утро, протягивая ему чашку кофе. — Прекрасный день. Пойдем погуляем по острову?

Он зевнул и приподнялся на локти, посмотрев ей в лицо. Вся она была — огромные зеленые глаза и вызывающая, дразнящая улыбка. Он наклонился, чтобы запечатлеть на ее устах утренний поцелуй.

Адаму нравилась ее игривость, и он принял ее тон:

— Думаю, я и так могу тебе обо всем рассказать, рыженькая, — произнес он с ленивой улыбкой. Слева от тебя — вода, скалы и сосны. Справа — вода, скалы и березы. А прямо перед тобой — мужчина, слишком уставший, чтобы делать что-либо. Он может только глядеть на тебя.

Она выслушала его сонную речь и улыбнулась с несчастным видом:

— Что же может оживить эти старые кости? — спросила она, играя верхней пуговицей своей рубашки.

— О, нет, — он уселся смеясь, когда пуговица оказалась расстегнутой. — Еще немного подобных упражнений, и тебе придется кормить меня внутривенно в течение целого месяца.

Ее наигранная попытка казаться огорченной заставила Адама улыбнуться шире. Та застенчивая девочка, пришедшая к нему в первую ночь, никогда не стала бы пускаться в подобные любовные игры. Перед ним была женщина, само женское совершенство. Он ощутил необходимость ответить на призыв своей необузданной и дикой любовницы.

— Ну, ладно, — произнесла она, делая новую попытку. — А что, если попробовать иной род возбуждения?

— Я повторяю, — сказал он, намеренно не понимая, — еще немного такого рода упражнений…

Ее заливистый смех оборвал его:

— Я думала заинтриговать тебя, открыть тебе некоторые тайны этих мест.

Он подозрительно взглянул на нее через край чашки:

— На Кувшинном острове?

— Особенно на Кувшинном острове. Наверняка, тебя заинтересует, откуда взялось такое название.

— Меня скорее интересует, как я сам здесь очутился. Я интересовался тем, как ты сумела выжить и добраться до острова. А еще меня интересует маленькая родинка на твоем левом бедре. — Он улыбнулся, наслаждаясь ее смущением. — Но если говорить начистоту, рыженькая, меня никогда не интересовало, откуда у острова такое название. Да и зачем мне это знать?

— Конечно. Местные легенды говорят о том, что на Кувшине всегда происходили какие-то незаконные вещи. — Порочная улыбка, появившаяся на губах Адама, говорила о том, что его, может быть, и заинтересует история острова, по крайней мере, часть ее, посвященная недозволенным вещам. Положив руку на поднятое колено, он отдал ей пустую кофейную чашку.

— Например? — спросил он, играя прядью рыжих волос, которые ему всегда хотелось трогать.

— Например, переправка контрабанды по ночам. Особенно спиртного.

Он поднял бровь:

— В Миннесоте?