Адам начал разводить огонь. Он подкладывал гнилушки медленно и методично в очаг, пока не убедился, что вновь владеет собой. И затем услышал звук расстегиваемой молнии. Следующее полено он положил трясущимися руками. Звук падающей на пол мокрой одежды заставил его поднять голову, а сердце забиться сильнее.

На мгновение Адам вновь представил ее тонкое тело, зажатое между ним и стеной. Хотя девушка была насквозь мокрой и продрогшей, тем не менее это маленькое тело разожгло его. Женское тело возбудило его. Женскую грудь он ласкал.

Эта женщина стояла совсем рядом — протяни руки и возьми ее. Он сделал усилие и представил ее маленькое личико. Женщина, которая выглядела столь юной и невинной, наверняка еще не знала мужчину. Тем более такого, как он. Предчувствуя тщетность своих усилий, он все же попытался поместить ее в ту нишу своего мозга, где находились куклы и дети. Она, конечно, не была ни куклой, ни ребенком. И с каждой минутой он все больше это осознавал.

Адам подумал с тоской, что именно ее и не хватало в его жизни. Но он сам в ее жизни совершенно неуместен.

Она станет презирать его, но единственно добрым делом, которое он ей может сделать — это оттолкнуть ее. Если он этого не сделает, она, возможно, его даже возненавидит.

Адам резко повернулся, чтобы посмотреть на нее, и с облегчением увидел, что с ног до головы она укутана в его теплый свитер и теплые брюки. Стараясь не видеть ее огромных, полных боли глаз, он отыскал в куче на полу свои носки, и бросил ей, а затем вытащил термос и еду.

— Ешь, — приказал он.

Он повернул фитиль, и огонь загорелся ярче, осветив всю комнату, которая была совершенно чистой, но, безусловно, знавала и лучшие дни. Выцветшие занавески, когда-то бывшие синими, слегка двигались, потому что порывы ветра все еще проникали в дом через щели в окнах. Стены были обшиты грубо обработанными досками. Потолок тоже был обшит досками. Это была единственная комната в доме — она служила и кухней, и спальной, и гостиной. Потрепанный ковер лежал на полу. Слава Богу, каменный очаг действовал. Комната постепенно отогревалась.

Он пошел в угол и стащил покрывало с кучи постельных принадлежностей. С мрачной решимостью он подтащил к очагу два обнаруженных матраса, положил их рядом и накрыл одеялами, а сверху бросил еще спальный мешок.

Только затем он повернулся к ней, чтобы решить самую срочную проблему. Джо была в шоке, руки ее тряслись, что кофе в кружке расплескался.

Он осторожно взял кружку из ее рук, подвел к постели, приготовленной на полу, и уложил. Затем подбросил дров в огонь. В полной тишине он снял с себя мокрую одежду. Зная, что ей необходимо согреться, он лег рядом, тесно прижал ее к себе, стараясь не думать о своих чувствах.

— Адд-дам, — мне тт-т-ак сс-стыдно. Я впутала вас в это дд-дерьмо.

— Тихо. Тихо… — прошептал он, чувствуя слезы в ее голосе и сухость в своем. — Спи, маленькая девочка. Мы поговорим об этом утром.

Дрожа и доверяя ему, она прижалась к его груди и через несколько минут заснула.

Прошло несколько часов, прежде чем Адам осмелился закрыть глаза. Это были длинные часы, когда он ощущал, как она постепенно оттаивает, как шевелится и вздрагивает рядом с его теплым телом. Это были долгие часы нескончаемой муки — когда он лежал рядом с ней, затвердев, как камень и пытаясь не думать о бархатистой нежности ее кожи под свитером, о совершенной форме грудей и коричневых сосках.

Ветер стучал в окна. Женщина вздыхала во сне. А Адам Дарски боролся с бурей своих чувств.

Утро было серым и печальным. Дождь прекратился, но ветер усилился. Как кулаком, он молотил в стены и дверь домика. Когда Адам отдернул занавеску и выглянул наружу, то увидел, что ровная поверхность озера была взбаламучена даже больше, чем прошедшей ночью.

Шорох на постели сообщил ему о том, что девушка проснулась. Он повернулся, чувствуя, что она, не отрываясь, смотрит на него. Как много дней, думал он, сумеет он провести, не дотрагиваясь до нее?

Она уселась, взъерошенная и смятая, ее волосы, как дикая грива, разлеталась вокруг головы. Она была немного больна и слишком уязвима. И безумно сексуальна.

Мышцы у него на животе сжались. Ее живот заурчал. Смутившись, она прикрыла его руками, затем вздрогнула от боли.

— Похоже вы не откажетесь от завтрака, — сказал он.

— Я хорошо себя чувствую.

Он хмыкнул:

— А я еще лучше.

Она отвела глаза, нервно взглянув на спальный мешок.

— Когда вы собирались сказать мне о вашей руке?

Взгляд ее, полный протеста, сверкнул в его сторону. Но предупреждение, которое она прочла в его глазах, остановило ее. Наконец, она просто пожала плечами:

— Я и не собиралась вовсе.

Наблюдая за ней, он принял решение:

— О прошлой ночи… — Он замолчал, ощутив, что она готова выслушать еще одну лекцию. — Я не знал — увижу ли я сегодняшнее утро. А пока я не нашел вас здесь, я не думал, что и вы живы. Извините, если я слишком груб и прямолинеен. Я просто был выбит из колеи. Я говорю… все, что было, — выброс адреналина, ничего больше. Ты просто разбудила во мне дьявола, рыженькая. Она прищурила и отвела глаза.

— Но мне не стоило все равно так по-свински себя вести.

Присев рядом с ней на корточки, Адам задумчиво погладил ее щеку костяшками пальцев. Жар пробежал по его руке, стоило лишь коснуться ее мягкой кожи. Он быстро отдернул руку. — Мы пока не выбрались из этой истории. Ветер стал еще сильнее, так что нам какое-то время придется проторчать здесь. — Затем, смягчившись, он сказал: — Если мы хотим вместе отсюда поскорее выбраться, придется заключить перемирие.

Джо крепче прижала к груди спальный мешок:

— Я не знала, что мы ведем войну.

Мышца на его лице заметно дрогнула. Он стоял и внимательно смотрел на девушку.

— Никакой войны. Просто одна-другая небольшая перестрелка.

Эта реплика вызвала улыбку у нее на лице. Слабую. Он уже не удивился, что ему так безумно хочется защитить этого маленького мальчишку, завернутого в теплую одежду. Но он чуть не охрип в одно мгновение, только вообразив, что с удовольствием залез бы с этим мальчишкой под одеяло и предался удовольствиям любви.

— Давайте руку!

Не колеблясь, она протянула ему руку, предлагая мир.

С некоторым колебанием он взял ее руку. Война, правда, была бы более удачным выбором для него. Тревога заслонила сомнение, когда он осознал, насколько повреждена ее рука.

Он тихо выругался:

— Черт побери, Джо! Рука сломана.

— Да, я тоже это подозревала, — сказала она, стиснув зубы.

Как осторожно он ни действовал, но ощутил, что она напрягла всю свою волю, чтобы не закричать, когда он тронул ее ладонь. Она сломала кость как у основания большого пальца. Он внимательно поглядел на нее: — Почему ты ничего не сказала о боли?

— Что же тут говорить? Рука болит. Если я буду ныть, она все равно не заживет.

Девушка была упряма, как осина, сгибающаяся, но не ломающаяся под порывами ветра. Она как будто пятками вцепилась в землю, как деревья впиваются в нее корнями. Адам всегда считал, что тверд, как скала, — по крайней мере, в том, что касается эмоций. Но оказалось, ей есть чему научить Адама Дарски.