такая маленькая, но столь страстная… Джоанна все время что-то шептала, выгибаясь под его рукой. Ее тело, словно раскаленная печка, горело сквозь мокрую одежду, а твердый сосок упирался ему в ладонь.

Адам застонал и глубже проник в ее рот, он не помнил себя, метаясь между рассудком и яростью.

Но ее податливость, ее полное доверие и желание отдаться, наконец, вернули ему разум. Голос рассудка зазвучал громче, предупреждая, что в таком состоянии, если он не отойдет в сторону, то овладеет ею прямо здесь, сейчас же. И хотя она стонала и бормотала, желая отдаться ему, он не мог сделать этого.

Тяжело дыша, он оттолкнул ее от себя. Единственное, что он мог противопоставить ее взгляду, — злость. Злость и сказала свое веское слово.

Когда Адам отошел, Джо опять стало холодно и она съежилась, прислушиваясь к тому, как он ходил в темноте.

Стекло скрипело о металл. Чиркнула спичка, затем загорелось пламя. Острый запах серы, перемешанный с запахом керосина и запах ее собственной тревоги — наполнили комнату, когда он зажег фитиль. Лампа на столе посреди комнаты загорелась. Ее желто-голубое пламя осветило комнату расплывчатым светом… отбрасывая на Адама неясные мечущиеся тени.

Еще минуту назад он был полон нежности, его сильный торс прижимался к ее телу. Он был полон дикого, непреодолимого желания. Но его недавнее напряжение было столь же очевидным, как и нынешняя злость. По спине пробежала дрожь, когда Адам сменив колпак на лампе повернулся к ней и взглянул серо- стальными глазами. Лицо его было столь же каменным, как и профиль, освещенный лампой.

Не зная, чем вызвана перемена, происшедшая в нем, Джо подпрыгнула от неожиданности, когда он швырнул к ее ногам вещевой мешок.

— Я принес сухую одежду, — сказал он так нежно, как неясно тюремщик обращается к узнику. — Переоденься.

Холодная, смущенная, она стояла, пытаясь разобраться в своих мыслях, чтобы понять его побуждения.

Он скрестил руки на груди и смотрел на нее, как на ребенка, которому требуется помощь, пока взгляд его не упал на ее мокрую рубашку с короткими рукавами. Она была смята его руками и, казалось, все еще хранила жар его страсти.

— Адам…

Взгляд его глаз остановил ее, когда, сделав усилие, он перевел взгляд на лицо девушки.

— Переодевайся, малышка. — Скрежещущий звук его голоса заставил ее сердце биться сильнее. — После этой увеселительной прогулки, я не желаю еще нянчиться с маленькой дрянью, которая не в состоянии вовремя вернуться домой и предпочитает промокнуть насквозь.

Устав от столь резкой смены в его настроении, она произнесла с вызовом:

— Вам не нужно ни с кем нянчиться. Я уже сказала вам, что сама могу о себе позаботиться.

— Ну, почему, почему, всякий раз, когда я появляюсь, у тебя все вверх тормашками? Нет, — прорычал он, прежде чем она успела сказать хоть слово, — не желаю ничего слушать. Ничего! — Ярость, грубость сквозили в его словах. — Снимай эту одежду немедленно и не беспокойся. — Улыбка, появившаяся на его губах, была насмешливой. — Твоя добродетель под моей охраной. Я предпочитаю не иметь дело с женщинами. — Пренебрежительно взглянув на нее, он повернулся к огню, забыв о ее существовании.

Но после того, как он ее поцеловал, она уже не собиралась отступать.

— Значит, минуту назад вы прижимали к стене не женщину?

Лишь легкое движение его плеч говорило о том, что он услышал ее слова. Этого было недостаточно:

— Или, — продолжила она, — у вас какое-либо иное объяснение тому, что только что между нами произошло?

Он повернулся к ней лицом. Их взгляды встретились. Керосиновая лампа шипела, пламя из оранжевого становилось белым, а порывы ветра проникали в домик через щели в сосновых стенах.

— Адреналин, — заявил он убежденно, отметая ее слова. — Адреналин — вот что произошло между нами. И не принимай это за что-либо иное.

Это уже было слишком для дня, переполненного несчастьями. Ей было холодно, она дрожала, а боль в руке вновь стала напоминать о себе, ведя ее к обмороку. Она устала от этих скачков в его настроении.

— Ты делаешь ошибку, Дарски. — Затем, используя набор самых вульгарных известных ей слов, она высказала, что ему следовало бы делать с адреналином.

Адам не моргнул глазом на это предложение:

— Ты права в одном, девочка, — произнес он, поднимая светлую бровь, — ни одна из известных мне маленьких девочек не употребляет такого грязного слова.

— В последний раз тебе говорю, я не маленькая девочка. И вы больше, чем кто-либо, знаете это. — Из глаз ее хлынули слезы.

— Что я точно знаю, — начал он, выделяя каждое слово, — это то, что я продрог и устал, в основном устал из-за того, что искал тебя. И перед тем, как вновь задрать вверх свой упрямый подбородок, советую, подумай дважды. Со мной не стоит шутить. Я в неподходящем настроении, так что лучше не трогай меня, рыженькая. Иначе я просто разложу тебя на коленях и отшлепаю как следует. Он взял мешок, открыл его и вытряхнул содержимое на пол.

— Если ты не разденешься и не наденешь на себя сухую одежду, пока я развожу огонь, я сам тебя раздену, обещаю.

На какую-то секунду она поймала себя на мысли, что, пожалуй, именно этого она и хочет попросить его сделать. Он развесил свой мокрый плащ и повернулся к очагу. Но вместо этого она наблюдала, как он склонился к очагу и начал разводить огонь.

Тихо, с гордостью в тоне, она произнесла:

— Я — женщина, Адам. Если вы наконец поймете это и согласитесь, что именно женщину во мне видите и желаете, вероятно, нам обоим станет спокойнее.

— Настоящая женщина не убежала бы во все лопатки сегодня утром. — Голос его стал опасно мягким. Она вспомнила холодную, гладкую и шелковистую, но с острыми краями сталь. — Она бы повернулась лицом к появившейся проблеме и решила, что с ней делать. А спокойнее мне станет, когда я наконец выберусь из этого забытого богом островка, когда расстанусь с тобой и вернусь к своей обычной жизни.

Эти слова ранили ее. Джо знала, что именно подобной реакции он и добивался.

Она знала и еще кое-что. Не только она убегала от своих проблем. Он уже убежал от чего-то, что его напугало. Она его напугала. Ее чувства напугали его.

— А где ваша обычная жизнь?

Он долго молчал.

— Где угодно, только не здесь.

Сглотнув боль, она тихо спросила:

— Зачем же тогда вы здесь? Зачем вы захотели сюда прийти? За мной?

Он повернулся к ней, и взгляд его был холодным и тяжелым.

— Черт побери, Джоанна! Неужели ты никак не можешь понять, что из-за своей упрямой рыжей головы ты вполне могла бы и погибнуть?

В голосе Адама звучала мука, которая выдавала то, что он боялся высказать словами.

— И вам не было бы это безразлично, — добавила она смело, не сводя с него глаз. Она сделала еще шаг в его сторону. — Вам не нравится это, но вам было бы не все равно.

Он вытянул руки, словно пытаясь отбросить ее от себя, отступая от нее и желая уйти прочь — от нее, от этих слов, от своих чувств.

— Да, — произнес он. Голос Адама звучал так, будто ему пришлось побывать в аду и вернуться, чтобы понять это. — Мне было бы не все равно.

Затем он решительно повернулся к ней спиной, будто бы закрывая и запирая за собой дверь.