гримерша Большого театра Клава, но она приходит поздно ночью.

Иван подошел к этажерке с книгами, усмехнулся:

— Не мало… Много их у тебя. Неужто все прочитал?

— Не успел, — ответил Даниил и стал полотенцем смахивать пыль с верхнего ряда книг.

Он подтянул гирю на ходиках, встал на стул, поставил стрелки на 16.00 и качнул маятник. Ходики словно обрадовались и стали поспешно отсчитывать секунды.

Даниил снял с этажерки объемистую книгу, другая, точно такая, осталась стоять в ряду. Не листая раскрыл наобум страницу и что-то прочел там. Потом захлопнул книгу, выбил из нее порцию пыли и раскрыл снова.

— Ты чего? — спросил Иван. — Никак гадаешь?

Даниил стал листать страницы. Тишина в квартире стояла удивительная, шелест страниц был громче тиканья часов.

Старушка появилась в проеме двери и смотрела на них.

— Даня, можно я спрошу?

— Ну, — он обернулся.

— Если немцы будут брать Москву, как думаешь, что мне делать?

— Да вы что? — крикнул он. — Как это «брать»? — Ее измученное лицо с тяжелыми мешками под глазами и твердость заданного вопроса требовали ответа. — Ну, если так… Если так, берите что попало и на вокзал. Хоть на подножке вагона.

— Спасибо, — спокойно сказала соседка и ушла в темную часть коридора.

Оставалось около тридцати свободных минут, и Даниил предложил:

— А ну, рванем по одному адресочку!

Они поднимались на шестой этаж старинного высокого дома с большими окнами. Лифт не работал, и взобраться по широкой темной лестнице оказалось не так уж просто.

Светка сама открыла парадную дверь. Сначала испугалась, не узнала, а потом схватила Даниила за рукав и потащила в свою комнату. В дверях прихожей появились лица любопытных соседей. В этой квартире его знали — глазели, здоровались. Оставалось несколько минут, и Даниил сказал Светке, что они немедленно должны бежать к телеграфу.

— Да? — как-то растерянно произнесла она и по-прежнему крепко держала его за рукав шинели.

Рослая, немного растрепанная, какая-то чрезмерно выпрямленная, она сейчас казалась старше его, а они были ровесники. Наспех перечисляя, кто куда попал из ребят их класса, она вдруг запнулась на полуслове, глаза стали какие-то обиженные, и произнесла:

— Станка убили, — так они называли Володьку Станкевича, их одноклассника.

— Как убили?.. Уже?! — спросил Даниил, будто для этого нужно много времени.

— И Витю… на строительстве рубежей. Даня…

Она схватила его сильными руками и стала целовать в щеки, в губы, глаза… Как будто от числа ее поцелуев, от их силы зависело что-то жизненно важное.

Вдруг крепко поцеловала Ивана, хотя они и познакомиться не успели. Потом захлопнула приоткрывшуюся дверь комнаты и опять принялась целовать Даньку…

Когда они сбегали по лестнице, Иван заметил:

— Очень замечательная деваха. Ты чего на ней не женился?

— Да мы и не собирались. Просто друзья.

— Не скажи… — возразил Иван как знаток. — Гляди, как она тебя. Словно спасение.

— Да брось ты.

— Без резону девка так целовать не станет.

Сколько Даниил помнил, большинство мужчин и женщин, особенно если они уже были мужем и женой, разговаривали между собой с интонацией ссоры, в лучшем случае, равнодушия. Даже ласковые слова произносились с оттенком неприязни. Это его постоянно оскорбляло или настораживало. Ему казалось, что люди будущего или, может быть, давно прошедшего (так давно, что и забыто полностью) не должны были угнетать друг друга так упорно и так постоянно. Выходило, что еще задолго до классового деления и угнетения (которое у нас превыше клеточного) появилось мужское и женское — две половины единого были поставлены в позы противостояния и противоборства. Две стороны человеческой сущности стали проявлять себя как соперничающие, а в общем-то как захватнические. Одна половина силой присваивала и подавляла другую. Притом непрерывно.

Он считал (не без оснований), что любое преимущество, уж не говоря о господстве одного из начал, извращает и уродует жизнь в целом. Люди до тех пор будут жить в муках, пока не обнаружат взаимного почитания и не установят равновесия в отношениях. Даже, если хотите, удивления и восторга друг перед другом! «Человечество эти качества утратило, — думал он. — Не может быть, чтобы их никогда не было. Или отдельные люди эти качества и теперь сохранили?..» Во всяком случае, Мария и Иван таким равновесием, как ему казалось, обладали.

«Нет. Тут что-то не так. Не так! — его тревожило шершавое и упорное предчувствие. — Все лучшее в человеческом мире, из того, что сохранилось в людях: взаимное расположение, единение, — все, что было непреодолимо притягательно, война, в конечном счете, расшатает до конца, изувечит, сокрушит, убьет». И это было самым тяжелым предощущением.

Вернувшись в роту, Иван Татьянников сразу узнал о том, что на границе лесного лагеря снова появилась Мария и ее забрал комендантский патруль. Дело было нешуточное. Он ссутулился, то ругал ее, то жалел, то приходил в отчаяние, глубоко запустив руки в карманы, тяжело, вперевалку зашагал на поиски Сажина. В маршевых ротах началась погрузка. Переполненные полуторки и «ЗИСы» непрерывно курсировали к станции и обратно.

— Потерпи, Татьянников. Скоро будем все на платформе, там комендатура рядом. Поглядим… — вроде бы спокойно, несмотря на предотъездную кутерьму, увещевал Сажин.

— Да пропадет она там, — мрачно просил Татьянников. — Не ровен час… Ведь тяжелая она.

— Брось панику. Я к Хромову ходил, он звонил из штаба на станцию. Только…

— Что — только?

С того момента, как он узнал, что Мария была здесь, он словно потерял себя — предчувствие неотвратимой беды захватило его и не обещало отпустить.

Глядя прямо в глаза Ивану, Сажин произнес:

— Бомбили станцию перед вечером.

Вроде бы получил ответ Иван и вроде бы нет. Не мог себе представить ее под бомбежкой. Его словно заклинило. Казалось, не сдвинется с места и слова не выговорит, пока Сажин еще чего-нибудь не скажет. И тот сказал:

— Ладно, отправлю тебя на станцию. Дуй к штабной дачке и жди там.

— А командира моего, Лозового, можно? — попросил Татьянников.

Несмотря на то, что вражеские самолеты станцию вчера вечером бомбили, пути были уже расчищены и отремонтированы. Несколько перевернутых вагонов валялись неподалеку от полотна железной дороги, и местные жители разбирали обгоревшие доски. Война войной, а к зиме готовились. Все еще курилась дымком разбитая деревянная постройка. Виднелись боевые позиции зенитчиков. К погрузочной платформе подали разношерстный состав. Большинство вагонов было с боевыми отметинами. Обходчик с масленкой и молотком на длинной ручке простукивал колесные пары и приоткрывал крышки, заглядывал в буксовые камеры — проверял смазку.

Иван, а с ним Даниил сразу кинулись на поиски, но железнодорожный комендант сказал, что никакой Марии Татьянниковой у него не было, и кивнул в сторону стоящего на отшибе старинного краснокаменного строения.

Бежали что было силы.

Дежурный охранник в здание их не пустил и говорить не стал. С противоположной стороны, у черного хода, уборщица выполаскивала тряпки. Они заговорили с ней и попали в точку.

— Его и вправду нету. Отбыли куда-то. А по совести сказать, метается он по всей округе, шпиенов вылавливает. Бродют!.. Я вакуировалась, вакуировалась, как на тот свет, у меня трое в армии — все