назвать ни одной фамилии.

Теперь мог.

Крамер, Мартин и Гольдберг вышли из машины, и Мартин что-то сказал полицейскому в форме. Обтрепанная кучка журналистов зашебаршилась. Замелькали их попугайские одежки. Оглядывали троицу приехавших, внюхивались — не пахнет ли делом Мак-Коя.

Интересно, его узнают? На машине опознавательных знаков нет, и даже Мартин с Гольдбергом в обычных пиджаках и галстуках, так что вполне можно сойти за обычных людей, которым просто понадобилось к кому-то зайти в это здание. С другой стороны… неужто он для них по-прежнему безымянный функционер уголовно-судейской системы? Едва ли. Его портрет (работы прелестной Люси Деллафлориа) показывали по телевизору. Фамилия мелькала во всех газетах. Но вот уже и дверь совсем близко… Крамер почувствовал разочарование. Никто из всего огромного шевелящегося сборища даже не дернется! И вдруг:

— Эй, Крамер! — Голос откуда-то справа. Сердце так и подпрыгнуло. — Крамер!

Первым его побуждением было обернуться с улыбкой, но он подавил его. Может быть, следует идти, не обращая внимания? Нет, ну такого уж сноба из себя изображать перед ними не стоит, верно?.. Поэтому он повернулся на голос с видом возвышенно-серьезным.

Два голоса разом:

— Эй, Крамер, вы собираетесь…

— Какие обвинения…

— …поговорить с ней?

— …будут ей предъявлены?

Донесся и еще чей-то голос:

— Кто это? — И кто-то сразу объяснил:

— Это Ларри Крамер. Назначен по этому делу обвинителем.

Поджав губы, Крамер сказал:

— У меня сейчас ничего для вас нет, друзья мои.

Друзья мои. Отныне они его друзья, вся их ватага… пресса, которая для него лично раньше была понятием все-таки отвлеченным. Теперь он видит эту грязноватую публику вживе, а она будет ловить каждое его слово, считать каждый шаг. Фотограф с аппаратом на изготовку… второй, третий. С жужжанием взводят затворы. Ковыляя под тяжестью техники, подобралась ближе группа телевизионщиков. У одного из них, вделанная чуть ли не в череп, как рог торчала видеокамера. Крамер слегка замедлил шаг и уставился на одного из репортеров, словно обдумывая ответ, — вот вам, приятели дорогие, получите еще на пару секунд мою ответственно-торжественную рожу. (Ладно уж, они ведь просто выполняют свою работу!)

Когда они с Мартином и Гольдбергом подошли к двери, Крамер объявил швейцарам властным гортанным ГОЛОСОМ:

— Ларри Крамер, прокуратура Бронкса. Нас ждут.

Швейцары захлопотали.

Поднялись; дверь в квартиру открыл какой-то маленький человечек в ливрее, с виду то ли индонезиец, то ли кореец. Крамер вошел и чуть не ослеп. Естественно, ведь здесь все и было задумано так, чтобы слепить, причем людей куда более привычных к роскоши, чем Крамер. Он покосился на Мартина и Гольдберга. Трое ротозеев-туристов. Разглядывают двухэтажные потолки, огромную люстру, мраморную лестницу, бороздчатые пилястры, площадку лестницы, серебро, громадные картины в пышных рамах, каждая из которых — именно каждая рама — стоила никак не меньше половины годового жалованья полицейского. Они стояли, пожирая все это глазами.

Откуда-то сверху до Крамера донеслось гудение пылесоса. На мраморные просторы вестибюля вышла горничная в черном платье с белым передничком и тут же исчезла. По вестибюлю их повел азиат- дворецкий. Проходя мимо раскрытых дверей, успели разглядеть огромную комнату, залитую светом из огромных окон — такой высоты окон в жилых помещениях Крамер никогда не видел. Прямо как в залах суда у них в Бронксе. Под окнами — верхушки деревьев Центрального парка. Дворецкий ввел их в другую комнату, чуть поменьше и потемнее. То есть темнее она была лишь в сравнении; на самом деле одно высокое окно давало столько света, что на его фоне находившиеся в комнате двое мужчин и женщина показались в первый момент тремя силуэтами. Двое мужчин стояли. Женщина сидела в кресле. В комнате было несколько библиотечных стремянок на колесиках, громадный стол с гнутыми золочеными ножками и с антикварными финтифлюшками поверху плюс два небольших диванчика, между ними широкий каповый кофейный столик, там и сям несколько кресел с приставными столиками… ну и прочее в том же духе.

Один из силуэтов на шаг выступил из оконного сияния и произнес:

— Мистер Крамер? Я Такер Болт.

Такер Болт — парня и в самом деле так зовут. Это был ее поверенный из фирмы «Карри, Гоуд и Пестеролл». Через него Крамер и договаривался о встрече. Такер Болт говорил гнусавым квакающим голосом типичного БАСПа; первые же его слова по телефону отозвались в Крамере отвращением, однако теперь, на взгляд, он оказался не очень похож на БАСПа. Массивный, коренастый, одутловатый, как начинающий полнеть футболист. Они обменялись рукопожатием, и Такер Болт проквакал:

— Мистер Крамер, это миссис Раскин.

Она сидела в кресле с высокой спинкой, напомнившем Крамеру реквизит телепостановки из серии «Шедевры театра». Рядом с ней стоял высокий седовласый джентльмен. Надо же — вдова! — а какая молодая, какая складненькая! «Шлюшистая», сказал о ней Роланд. Что ж, у Артура Раскина хлопот было, видимо, полон рот — на восьмом десятке с такой зажигалкой управляться!

На ней простое черное шелковое платье. Стоячий «гимназический» воротничок и большие плечи не произвели на Крамера впечатления — откуда ему знать, что это писк сезона, а вот ноги — да, ноги поразили еще как. Она сидела положив ногу на ногу. Крамер боролся с искушением лишний раз глянуть на выставленный напоказ высокий подъем, на бликующие выгибы икр и обтянутые переливчатым шелком бедра. Боролся изо всех сил. Еще у нее была удивительная, длинная, белая шея, а губы чуть приоткрыты, а глаза темные и как бы манящие, затягивающие… В общем, Крамер взволновался.

— Мне очень неловко при таких обстоятельствах к вам вторгаться, — неуверенно начал он. И сразу поймал себя на том, что сказал глупость. Выходит, вторгаться при других обстоятельствах ему было бы очень даже ловко!

— О, я понимаю, мистер Крамер («Кримуу»), — тихо проговорила она и отважно улыбнулась. Южный акцент — это конечно, это да. А вот улыбка — только ли она приветливая? Да и взгляд… Бог ты мой, как она на него смотрит!

Что сказать дальше, он совершенно не мог себе представить. Но Такер Болт избавил его от затруднения, представив мужчину, стоявшего рядом с креслом. Мужчина был высокий, в возрасте. Седые волосы гладко зачесаны назад. Военная выправка, что для Нью-Йорка редкость. Звали его Клиффорд Придди, он был известным адвокатом, прославившимся защитой видных персон в уголовных делах федерального масштаба. У этого была характерная наружность БАСПа. Длинный узкий нос и взгляд исключительно сверху вниз. Одет неброско, но дорого; только чертовы БАСПы умеют так одеваться. Сияющие черные туфли с изящной линией носка плотно охватывают ногу. Едва поглядев на него, Крамер сразу почувствовал себя охламоном. Действительно: стоит тут в своих тяжелых коричневых мокроступах, у которых рант выпирает, как завалинка вокруг деревенской хибары. Что ж, у нас-то будет суд не федеральный, где эти пижоны из элитарных университетов защищают своих бывших однокашников. Нет, тут им придется иметь дело с посконным, кондовым Бронксом.

— Как поживаете, мистер Крамер? — подчеркнуто вежливо приветствовал Крамера Клиффорд Придди.

— Прекрасно, — ответил Крамер и пожал ему руку, про себя думая: посмотрим, какой будет у всех вас вид, когда окажетесь в Гибралтаре.

Затем он представил Мартина и Гольдберга, и все сели. Мартин, Гольдберг, Такер Болт и Клиффорд Придди — во квартетик! Гольдберг сидел сгорбившись, слегка тушевался, Мартин упорно оставался Изумленным Туристом. Его глаза так и шныряли по комнате.

Молодая вдова в черном нажала кнопку на столике рядом с креслом. Переменила позу и опять положила ногу на ногу. Под взглядом Крамера, старающегося не глазеть, выгибы голеней разделились и