домика в Спрингфилд-Гарденс, а иначе бы они вообще там жить не стали.

— Но это вы не от тех двоих узнали?

— Нет, это мы выяснили еще до того.

— Давайте все-таки ближе к тем двум черномазым и к тому, что говорят они.

— Я просто хотел вам задний план, что ли, обрисовать.

— Хорошо. Теперь давайте передний.

— Ладно. Короче, Роланд идет по Брукнеровскому бульвару с Лэмбом. Они проходят мимо пандуса у Хантс-Пойнт авеню, Роланду на глаза попадается какой-то хлам на мостовой — покрышки, баки мусорные или еще что, и он понимает: кто-то здесь побывал, машины останавливал. Ну, он и говорит Лэмбу: «Секи, я тебе ща покажу, как обнести машину». Лэмб отнекивается, и Роланд говорит: «Да я ничего такого не буду, только покажу тебе, как это делается. Не боись». Он к пацану нарочно цепляется — дескать, маменькин сынок и тому подобное. Ну, пацан вышел с ним на пандус и не успел оглянуться, как Роланд уже швырнул покрышку, или бак, или еще там что на пути машины, этого обалденного «мерседеса», а там как раз и ехал Мак-Кой с какой-то бабой. Этот охламон хренов — в смысле Лэмб — стоит и смотрит. От такого расклада у него уже полные штаны, но и убегать страшно — из-за Роланда, который все это только и затеял, чтобы показать, какой Лэмб слабак. Но тут что-то наперекосяк пошло, потому что Мак-Кой и эта женщина ухитрились к чертовой матери оттуда смотаться, а Лэмба сбило машиной. Так, во всяком случае, выходит по уличным слухам.

— Н-да, ну и версия. Но вам хоть кого-нибудь удалось найти, кто бы сказал, что сам все это слышал от Роланда?

Тут вмешался Берни Фицгиббон:

— Эта версия объясняет, почему Лэмб, когда попал в клинику, ничего не сказал о том, что его сбила машина. Не хотел, чтобы его посчитали участником попытки ограбления. Он хотел, чтобы ему только руку вправили и отпустили домой.

— Угу, — отозвался Вейсс, — но мы-то ведь только и имеем что версию, которую нам преподносят двое черномазых. Эти ребятки не понимают разницы между тем, что они слышат, и тем, что им слышится. — С клоунской ухмылкой он покрутил пальцем у виска.

— Все-таки, по-моему, стоит это проверить, Эйб, — сказал Берни. — Надо бы все же этим подзаняться.

Крамер встревожился, почувствовал гнев и обиду — обиду за Роланда Обэрна. Из них-то ведь никто не потрудился узнать Роланда так хорошо, как он. Роланд, конечно, не святой, но парень неплохой и говорит правду.

— Проверить, конечно, не вредно, — сказал он Берни, — но я, кажется, знаю, откуда берутся такие версии. На самом-то деле это версия самого Мак-Коя. Мак-Кой ее запустил в «Дейли ньюс», а оттуда на телевидение. Я к тому, что в народе она уже известна, ну и принялась в какой-то мере. Она снимает один вопрос, но поднимает десять новых. Например, зачем Роланду пытаться обнести машину в паре с пацаном, которого он знает как хлюпика и слюнтяя? Да и Мак-Кой — если он жертва попытки ограбления и в неразберихе сбил одного из нападавших, почему сразу не обратился в полицию? Ему бы это — вот так, — Крамер прищелкнул пальцами, про себя отметив, что говорит как-то очень уж раздраженно.

— Согласен, вопросов возникает масса, — кивнул Берни. — Значит, тем более не надо торопиться с большим жюри.

— Торопиться надо, — с нажимом проговорил Вейсс.

Крамер поймал направленный на него внимательный взгляд Берни, Черные ирландские глаза смотрели с осуждением.

В этот момент телефон на столе у Вейсса издал три басовитых гудка. Вейсс встал, подошел к столу, снял трубку:

— Да?.. О'кей, соедините… Нет, «Сити лайт» еще не видел… Что? Вы шутите!..

Повернувшись к столу заседаний, он сказал Берни:

— Это Милт. Думаю, с версией этих черномазых можно пока подождать.

Мигом появился Милт Лубелл — глаза квадратные, еле дышит, в руке свежий номер «Сити лайт». Он положил газету на стол заседаний. Всем бросился в глаза заголовок на первой странице:

Строчка понизу страницы гласила:

Все шестеро, стоя, опершись ладонями о столешницу, склонились над газетой. Головы сошлись над эпицентром, которым был заголовок.

Вейсс выпрямился. Его лицо приняло выражение, какое бывает у человека, который понял, что ему выпало вести за собой других.

— Ладно, мы вот как сделаем, Милт. Звоните Ирву Стоуну на Первый канал. — Затем одним духом он перечислил фамилии пяти других журналистов, ответственных за новости, идущие по остальным каналам. — И позвоните Питеру Фэллоу. И этому Фланнагану из «Ньюс». А скажете им вот что. Эту женщину мы допросим, и очень скоро. Это официально. А неофициально скажите им, что если она та самая, что была с Мак-Коем, то над ней уголовная статья, потому что она вела машину после того, как Мак-Кой сбил пацана. Скрылась с места происшествия и не заявила. Сбили и сбежали. Он сбил, она сбежала. О'кей?

Затем, повернувшись к Берни:

— А вы, ребята… — он окинул взглядом и Крамера, и Мартина с Гольдбергом — дескать, и вы тоже, — вы, ребята, возьметесь за эту женщину и скажете ей то же самое. «Мы очень сожалеем, что у вас умер муж и т д., и т. п., и пр., но нам необходимо быстренько задать вам кое-какие вопросы, причем если вы та самая, что была в машине с Мак-Коем, то вас ожидает куча неприятностей». Но если она захочет про Мак-Коя рассказать чистосердечно, мы гарантируем, что против нее обвинение выдвинуто не будет. — И Крамеру: — На это сперва особо не нажимайте. Да ну, к черту, вы и сами знаете, как в таких случаях делается.

К тому времени когда Крамер, Мартин и Гольдберг подъехали к дому 962 по Пятой авеню, тротуар там стал похож на лагерь беженцев. Телеоператоры, радиорепортеры, корреспонденты газет и фотографы сидели, слонялись и околачивались — все в джинсах, свитерах, куртках на молнии и в туристских башмаках, которые последнее время вошли у этой публики в моду; набежавшие по такому случаю бездельники и зеваки были одеты не лучше. Полицейские из 19-го участка установили у подъезда в два ряда синие козлы специальных заграждений, чтобы оставался проход к дверям для жильцов дома. Поодаль стоял постовой в форме. Для здания такой величины — высотой в четырнадцать этажей и длиной полквартала — подъезд особой роскошью не отличался. Тем не менее его вид говорил о больших деньгах. Дверь была одностворчатая, с зеркальным стеклом, окантованная начищенной до блеска тяжелой медью; стекло предохраняла медная решетка, затейливая и тоже сияющая. От двери и до самого поребрика над тротуаром тянулся навес. Его поддерживали медные столбы с медными стержнями-подкосами, опять-таки сияющие как чистое золото. Огромный объем тупой ручной работы, вложенной в блеск полированной меди, лучше любых финтифлюшек говорил о больших деньгах. Заметив за дверным стеклом силуэты двоих швейцаров в галунах, Крамер вспомнил рассказ Мартина о том, как он ходил в гости к Мак-Кою.

Ага… Вот, значит, где это. На эти здания вдоль Пятой авеню, фасадами обращенные к Центральному парку, Крамер любовался тысячи раз, да вот хоть и в прошлое воскресенье. Гулял по парку с Родой, толкавшей перед собой коляску с Джошуа, и вечернее солнце играло на величественных белокаменных фасадах так, что сами собой в голове появлялись слова: золотой берег. Но это было просто так, наблюдение, без всяких эмоций, разве что закрадывалось чувство некоторого удовлетворения, что можно гулять среди такого поистине золотого великолепия. Что в этих зданиях живут богатейшие люди Нью-Йорка, знали все. Но их жизнь, какова бы она ни была, оставалась далекой, будто другая планета. Это были не люди, а абстракции, такие далекие, что завидовать им совершенно немыслимо. Богатые. Он не мог бы