Но он моих возражений не принял.
Он поразительно умен. У меня о Тусе говорится мельком, не очень выразительно: ее мысли о критике, о сущности мещанства – но он усмотрел, запомнил, полюбил. «Когда Габбе – всегда интересно».
О, как она была бы нужна ему, именно ему – Туся. Ее ум, ее образованность, ее доброта, ее
Сидел у меня целых 40 минут. Излучал свет, радость – и горе.
Свет – каждое его движение, слово, его обращенность ко мне. Мы как-то становимся ближе, чем были.
Нет, не потому. Он сам по себе «светозарный», как сказала о нем АА.
Наталья Алексеевна неизвестно где, и неизвестно, сколько будет длиться из-за этого развод и оформление нового брака.
Говорят, он увлеченно пишет нобелевскую лекцию.
Дай ему Бог – всего.
Да, еще об А. И.
Он вошел ко мне (3-го? 2-го?) еще вихрее обычного и вдохновенно предложил учиться работать с помощью его диктофона. Объяснял кнопки и пр. Я не понимала ровно ничего и не научусь никогда, но тронута была бесконечно.
Только что со своего концерта. (И завтра днем опять – слава Богу.) Разит вином (мы почему-то обнимались). Я его зазвала и спросила немного. Он оскорблен в высшей степени обыском на границе (обратно). Говорит, что это оскорбление нестерпимое. Читали письма жены его к нему. Он спросил:
– Вы имеете на это право?
– Да, имею.
– Тогда я пока уйду в машину, а вы делайте что хотите.
– Нет, я обязан производить осмотр в вашем присутствии.
Отобрали 5 томов А. И.
Гадостей ему пока не делают никаких (он говорит, «это будет потом»). А у жены его сняли 2 телевизионные передачи.
Опасается, как бы Д. Д. [Шостакович] (которого он боготворит) не подписал бы какую-то бумагу, готовящуюся против него среди музыкантов.
Очень возбужден.
Так странно слышать от него о ребенке.
И еще страннее: его нежная забота обо мне. Да, нежная. Да, забота. Ищет мне сторожиху и нашел было и привел – сорвалось. И учит меня диктофону – вчера 40 минут истратил! Беда не только в моей бестолковости, а и в том, что диктофон ни в чем меня не выручит, потому что ведь переписывать я не умею… Но он
Чуть приехала – оказывается здесь классик. Зашел.
«В прошлый раз не мог с вами повидаться. Плохо мне. Я привык быть бодрым, а теперь. Семейные дела мои невыносимы».
Я ему процитировала Герцена:
«О, семья, семья! Вот тут-то и сидят скрытые Николаи Павловичи. С общим я справлюсь, там я боец, а тут ни любовью, ни силой не возьмешь».
Он подивился мудрости.
Вид плохой и грустный.
Я спросила о работе.
«Теперь займусь только личными линиями. Буду их вести, а потом двину историческое».
Он – Солженицын.
А. И. встал на ноги, начал работать, но слег опять и очень сердится.
Он прошел в ЦДЛ, как проходит свет – неизвестно как, сквозь стены. Нет, существует подробный рассказ, как его не пускали и как он все-таки прошел – гордо, спокойно, окруженный друзьями, великолепно одетый. Сел в первый ряд. Его без конца фотографировали, больше чем АТ[Александра Трифоновича]; узнав, что он – в зале, не явился кто-то из членов правительства; шпиков был полон зал; по аппарату один передал: «Докладывает Петров. Он пришел. Наших в зале 100». Вдова просила, чтобы не выступал Сурков – он выступил первым; просила, чтоб Дементьев – он представил речь на бумажке – не позволили. Лакшину тоже… Но все таки Ал. Ис. вырвал похороны у них из рук. Когда остались только родные для прощания – вдова взяла под руку Ал. Ис. и подвела ко гробу; он перекрестил А. Т. Поехал на кладбище. Когда он садился в машину – вокруг стояла толпа. На кладбище у могилы впереди были уж только друзья, а те – поодаль; Ал. Ис. бросил первый ком.
Потом он повел Марию Илларионовну – и поклонился могиле Хрущева. И все это запечатлено на сотнях
