Хатун.

— В самой с виду благополучной семье таится хворь былых или будущих разногласий.

— Ого! — Меликшах похолодел. 'Неужели Туркан-Хатун бесплодна? Почему до сих пор не тяжелеет? Не хочет?'

— Я математик, государь. Дважды два — четыре, не больше и не меньше. А у женщины: утром дважды два — три с половиной, днем — четыре с четвертью, к вечеру — пять, ночью — семь. И ничем ей не доказать, что это не так.

'Если я и женюсь, то только на Экдес. Эта хоть знает свое место и назначение'.

— Ox, эти поэты, ученые! Мы найдем тебе невесту, воспитанную в строгих правилах. Послушную. Скромную. Дочь эмира, шейха или даже одну из младших царевен. — Султану, видать, очень хотелось привязать Омара душистой женской косой к своей колеснице.

— Еще хуже! Породнившись с людьми знатными, я буду обязан вести их образ жизни. Содержать богатый дом. Ораву слуг. Лошадей. Каждый день принимать гостей, самому ездить в гости. Пить, объедаться. Вот уж тогда — прощай, математика, не загорайтесь, звезды! И сверх того помогать любезному тестю во всех его плутнях?

— Зато и он будет тебе прочной опорой.

— Пока не попадет в опалу? Слетит и меня за собой увлечет.

— Э, как ты дрожишь за свою голову!

— Не за голову! А за то, что в ней есть. Это не только мое достояние. Я и хочу сохранить его для. всех. Оттого, пожалуй, и терплю, молчу, когда надо мною издеваются. А то бы… при моей-то отваге…

— Хитер! — прыснул царь. — Вполне можешь быть придворным. Причем великолепным. Лукавства у тебя, я вижу, хватит.

— О государь! — вздохнул ученый с горечью. — Поэт, настоящий поэт и ученый, в качестве придворного — такая же нелепость, как ручной медведь. Который, будучи способен одним ударом вдрызг сокрушить укротителя, все же пляшет, как скоморох, кривляется, изображая разных лиц на потеху сбежавшейся толпе. Жалкое зрелище! Это противно его естеству и потому — отвратительно. При доме хорошо домашнему животному: козе, барану, ослу. Дикий же зверь… ему бы жить — и пусть он живет — в пустыне, в лесу и в горах.

Султан — озадаченно:

— А-а! Хм… — И выжидательно взглянул на визиря.

— Жена — что попугай, — важно, однако не совсем уже к месту, изрек великий визирь. — Друг, пока в клетке. Открой клетку, оставь — больше ее не увидишь.

А думал он свое:

'Хворь былых и будущих разногласий? Наш чудакзвездочет… куда острее и дальновиднее, чем мы полагаем. Эта Туркан-Хатун — надо к ней присмотреться, к чужачке'.

***

…На вершине бугра в Бойре взлетает к небу косой белый парус солнечных часов. Подойдя к обширной площадке циферблата, выложенного из светлых и темных мраморных плит и долек, увидишь, что на нем обозначены не только часы и минуты, но и секунды. Ниже по склону — круглая главная башня обсерватории, и к ней от подножья взметнулся большой секстант Звездного храма.

Строители — греки, персы, армяне, китайцы, арабы, которых Низам аль-Мульк и Омар Хайям собрали со всей сельджукской державы, от Кашгара до Палестины, — возвели поистине великолепное, как по отделке (четкость линий, изразцы, орнамент), так и по точности, измерительное приспособление.

Многие сооружения оставались еще незаконченными, или к ним даже пока не приступали. Но Омар, дописав геометрический трактат, вместе с Исфазари, Васити и другими, пользуясь тем, что уже есть в Звездном храме, а также ручными инструментами Абу-Рейхана Беруни, теперь, уже который год, корпел над астрономическими таблицами и новым календарем. Было установлено:

лунный год состоит из 12 оборотов Луны вокруг Земли, и равен 354 суткам 8 часам 48 минутам 36 секундам;

солнечный год — один оборот Земли вокруг Солнца — равен 365 суткам 5 часам 48 минутам 46 секундам.

Разница между ними — примерно 10 дней, так что на 100 солнечных лет приходится 103 лунных года. В нихто, в этих десяти недостающих днях с часами, и заключается главный изъян чисто лунного арабского календаря. Он слишком укорочен.

Не лучше и юлианский календарь, которым пользуются в Европе. Он слишком удлинен. По христианскому календарю год длится 365 дней 6 часов — на 11 минут 14 секунд дольше, чем один оборот Земли вокруг Солнца. Из ежегодных мелких погрешностей за 128 лет набегают лишние сутки.

Куда их девать? Церковники против изменений в календаре, утвержденном еще Юлием Цезарем 1125 лет назад. Ведь известно, что самые тупые люди на земле — богослужители.

Омар вернул год к Наврузу, празднику весеннего равноденствия — 21марта, когда Солнце в полдень вступает в созвездие Овна.

Здесь, в Звездном храме, Омар доложил визирю:

— Мы предлагаем календарь с 33-летним промежутком времени, из которых 25 будут иметь 365 суток каждый и 8 по 366 суток, что означает продолжительность года в 365 суток 5 часов 49 минут 5,45 секунды. Високосными годами должны быть четвертый, восьмой, двенадцатый, шестнадцатый, двадцатый, двадцать четвертый, двадцать восьмой и тридцать второй. Ошибка всего в один день наберется теперь за пять тысяч лет. Для повседневной. человеческой деятельности, ваша светлость, один день в пять тысяч лет не имеет значения.

Простой календарь, ваша светлость, стройный, очень удобный. Конечно, над ним стоит еще подумать. И мы подумаем о високосах, внесем со временем в них уточнения.

Но народ, ваша светлость не может ждать. Ему надо пахать и сеять, снимать урожай. Надо жить. Пусть великий визирь напишет указ о новом календаре. Назовем его 'Летосчислением малики или джелали' в честь нашего славного султана. Он будет доволен. Через десять дней как раз наступает солнечный новый год, праздник весеннего равноденствия. Удобно сразу ввести новый календарь.

— Э! — уныло скривился визирь. — Минуты, секунды. Что могут решить на земле какие-то дохлые секунды?

— Как? Из них, секунд, слагаются часы и сутки. Годы, Века, тысячелетия. Вечность, сударь, состоит из секунд.

— Указ, конечно, нетрудно написать. Однако…

— Что значит — однако? Нужно! Вы же сами затеяли это дело. Для чего же тогда мы старались?

— Вот именно: для чего? — вздохнул визирь. — Изменить календарь — это мы можем. Но ни секунды, ни минуты, ни века, ни тысячелетия ничего не меняют в человеческой природе.

И вправду!

Омар видел мир земледельцев, которые с детства знают: не посеешь — с голоду умрешь и в поте лица, по слову писания, добывают хлеб. Для себя и для других.

Видел он и мир мастеров, создающих все необходимое: топор, мотыгу, молот, нож, посуду, ткани, украшения.

И видел мир ученых, врачей, художников, зодчих, поэтов, учителей, певцов, канатных плясунов — их умение тоже служит человеку.

Но где-то возле них и средь них, вокруг и над ними копошится мир иной, плохо известный Омару: мир бездельников, дельцов-ловкачей, умелых льстецов, неумелых работников, скользких выскочек, проныр- краснобаев, убогих писак и всякого рода толкователей всякого рода явлений, которые, не производя на свет ничего, кроме хворых и глупых детей, все же — живут и живут, по слухам, припеваючи.

За счет чего? И зачем? Бог весть. Они все казались ему проходимцами и мошенниками. Таким не нужен точный календарь. С любым календарем им хорошо.

Ну, что ж. Где растет гордый рис, в той же почве, в той же воде благоденствует и поганый ручейник. И это неотвратимо. Нет никакой возможности удалить сорный злак. Лишь тогда, когда нужно приготовить плов, хозяйка, терпеливо перебирая зерно, отделяет мелкие глянцевито-зеленые семена ручейника и выбрасывает их вон.