— Что с тобой? — всполошится Абу-Тахир.

И дворецкий Юнус, навострив слух, услышит отрешенное, даже враждебное, — так иной с тихим отчаянием, покорностью судьбе и готовностью понести любое наказание сказал бы, что убил жену:

— Я… закончил свой трактат.

Алгебра, алгебра. Альмукабала…

***

— Омар, вставай! Омар — Молодой математик, проснувшись от крика во дворе, поплелся, еще не совсем отрезвевший, на террасу-айван, изумленно уставился на Али Джафара и Юнуса, сцепившихся в безобразной драке. Вокруг них суетился, ругаясь, Алак.

— Он украл твой трактат! — Али Джафар свирепо рванул дворецкого за рубаху, — на землю, разлетаясь, с шорохом посыпались исписанные листы. — Я все утро следил за ним. Ты спал, он залез и украл твой трактат! За пазуху спрятал, проклятый.

Дворецкий, затравленно озираясь, резко нырнул вниз, живо сгреб листы — и кинулся в сторону. У ворот — стража. Отрывисто, по-крысиному вереща, он заметался по двору. Ни злобы, ни даже страха нет у него в глазах, только какая-то мутная, непонятная возбужденность и поспешность.

'Зачем это он? — подумал Омар. — Зачем?'

Настигаемый Али Джафаром, дворецкий прыгнул под навес летней кухни и швырнул рукопись в огонь открытого очага…

Высоко взлетело пламя!

Обернувшись к Омару, дворецкий мстительно усмехнулся.

'Зачем?'

Бумага, в отличие от дров, горит без особого шума и треска. Но какой беззвучно-страшный вопль взметнулся к небу от этих листов, испещренных вязью четких строк! На глазах у всех обращались в дым и пепел расчеты и траты Абу-Тахира. Упования безземельных селян, нежный лепет их детей. Мечты Омара Хайяма. Надежды Али Джафара на лучшую жизнь.

— Зарублю! — Али Джафар, сумасшедше сверкая глазами, схватил топор и широко замахнулся им на преступника.

И, видит бог, зарубил бы, если б судья не успел крепко схватить его за плечи.

— Пропал твой труд! — заплакал Али Джафар, отбросив топор. — Столько сил, столько времени…

— Не пропал, — зевнул полусонный Омар. — Он украл и сжег черновик. Трактат — под замком, в сундуке.

— А? — Юнус опешил.

Он отчужденно взглянул на очаг, где листы уже превратились в черные хлопья, вновь обернулся к Омару — и вдруг, по-крысиному тонко взвизгнув, ринулся к нему с кулаками. Уж тут-то отрезвел Омар Хайям.

В математически четкий строй его мыслей, где следствие неразрывно связано с причиной, никак не мог уложиться бессмысленно-нелепый поступок Юнуса. Ах, негодяй! С чего тебе вздумалось вредить Омару? Что плохого тебе сделал Омар, — мало денег давал на хашиш? Давал каждый день, сколько мог. Вся ненависть к темному миру, воплотившемуся в этом дурном человеке, горячей волной хлынула Омару в грудь и голову, — и он, закипев, с готовностью рванулся навстречу:

— Давай! Я тебе кости переломаю…

Удар! — и нет у Юнуса передних зубов. Обливаясь кровью, он упал на колени. Ногою — удар!! — и повержен Юнус на щербатые плиты двора.

— Хватит, убьешь! — вопит Алак. Вдвоем с Али Джафаром они кое-как оттащили озверевшего молодца от жертвы.

Омар, весь дрожа, задыхаясь:

— Долго ты будешь, собачий сын, помнить Омара Хайяма!

— Успокойся, родной, успокойся, — гладил его по плечу Абу-Тахир. — Я сам с ним разделаюсь. Эй! — крикнул он безмолвной страже у ворот. — Отволоките его в темницу.

— Не надо, — переводит дух Омар. — Довольно с него! Пусть отведут домой.

Судья — с удивлением:

— Жалеешь?

— Жалею. — Омар вытирает слезы. — Я… больше никогда… не буду бить человека.

— Ох, сын мой! Будешь. Иначе — затопчут. Ладно, сделаем по-твоему. Эй, отведите дурака к жене! Он более не служит в этом доме. Идем, Омар, мне нужно с тобою поговорить. — Губы у него белые, руки трясутся.

И Омар подумал, что судья судей со всем своим могуществом совершенно беспомощен в этом неумолимо жестоком мире и ничего по существу не решает в нем. И его, Омаров, трактат, пожалуй, никому ничего не даст.

— О чем разговор? — спросил Хайям угрюмо. Какой еще подвох ему приготовила жизнь? Теперь он никому и ничему не верит.

— Сейчас узнаешь, — ответил Алак загадочно. — Разговор очень важный. Очень. Большой разговор.

— Ну… что ж. Пойдем. — Омар сосредоточенно потер ушибленные пальцы. — Я-то хотел сбегать на базар, в книжный ряд, к переплетчику.

— Ни боже мой! Из дому не выходи. Опасно. Кто их знает. Сейчас же отдай рукопись мне. Я призову переписчиков и переплетчиков сюда, ко мне в жилье, и здесь, на моих глазах, они сделают все, что нужно.

***

Уселись. 'Сейчас он меня ошарашит'. Судья — осторожно:

— Сын мой, не наскучил ли тебе Самарканд? 'Он хочет меня прогнать! — похолодел Омар. — Отнимет рукопись и выбросит меня на улицу. Из-за Рейхан. Его достояние, может — любовь. Эх, навязалась девка на мою го. — юву! Куда я денусь, если судья откажется уплатить за трактат? Ну, что за жизнь! Когда мне дадут быть самим собою, распоряжаться собой по своему усмотрению?'

— Самарканд — город прекрасный, — не менее осторожно ответил Омар. — Он никому никогда не может наскучить.

Судья, помедлив, твердо сказал:

— И все же тебе придется его покинуть! Очень скоро. На днях.

— Почему? Чем я тут не угодил?

— Угодил. Хорошо угодил! Потому и уедешь.

— Эю как же? Не понимаю.

Судья все медлил, тянул, предвкушая, видно, яркий всплеск восторга, который должен был последовать сейчас со стороны подопечного, и, насладившись его нетерпением, объявил торжественно и снисходительно, как помилование преступнику:

— Его величество хакан Шамс аль-Мульк Наср требует тебя к себе, в Бухару!

Но у Омара это вызвало лишь удивление:

— Зачем?

— Ему нужен при дворе хороший математик, ученый собеседник, бескорыстный советчик в сложных делах.

— Откуда он знает обо мне?

— Знает, — усмехнулся Абу-Тахир. Похоже, он сам написал об Омаре хакану. Очень похоже.

— Я — при дворе?! — У Омара низко, сутуло прогнулись плечи, будто- на них взгромоздили тяжелый камень. И он, казалось, растерянно озирается из-под него. — Приживусь ли? В математике, положим, я кое-как еще разбираюсь. Но при дворе, говорят, надо хитрить, угождать, потакать правителю в его причудах. Я не сумею…

— Юнец! — рассердился судья. — Поедешь — и все тут, хочешь не хочешь. Посланец хакана ждет во дворце городского правителя. Между прочим, — Алак исподлобья сверкнул на Омара степными узкими глазами, — он взял с собою отличную стражу. — И заворчал оскорбленно:- Смотрите, сколь привередлив…