очень умна), а потому что она красива (и даже очень красива), и она знала свои достоинства и привыкла пускать их в дело с пользой для себя. Но теперь она столкнулась с человеком, который, казалось, говорил: «Мне плевать на твою проницательность в геометрии и оригинальные методы интегрирования, а также на твои ноги, шорты и на то, что ты иногда носишь бюстгальтер, а иногда нет».
По прошествии некоторого времени мнение Элисы изменилось, и она поняла, что он все-таки обращал на нее внимание. Что хоть он и смотрел на нее своими всегда прищуренными глазами Роберта Митчема так, как будто вот-вот заснет, при этом он ни на грамм не спал. Что, когда она возвращалась с пляжа почти голая и встречалась с ним в коридорах корпуса, он, конечно, бросал на нее свойственные мужчине взгляды, и эти взгляды были даже более пылкими, чем у Марини (которые и сами были довольно горячими), и уж куда более пылкими, чем у Крейга (их почти не было). Но она подозревала, что разум Бланеса, как и у нее, блуждал по другим вселенным, и что он думает о ней то же самое. Иногда ей казалось, что, может быть, все бы решилось, если бы они когда-нибудь переспали. Она себе представляла это так: стоят они оба нагишом и смотрят друг на друга, ничего больше не делая. Так проходит несколько минут, а потом вдруг он говорит удивленно: «Слушай… ты правда не против, чтобы я к тебе прикоснулся?» А она отвечает с неменьшим удивлением: «А ты что, хотел ко мне прикоснуться?»
— Подождем, пока закончит Серджио, — сказал он и продолжил играть Баха, поглаживая пальцами клавиши — только их он и поглаживал.
Бланес хотел взять обе пробы света, «юрскую» и «иерусалимскую», в один день, потому что географическое место исследований было приблизительно тем же самым. Но Марини и Валенте, как уже было раньше, задерживались с расчетами, так что оставалось только ждать.
Поскольку делать пока было нечего, Элиса стала придумывать себе мелкие занятия, включая написание электронного сообщения, которое она должна была отправить матери на следующий день (само собой, после прохождения обычных фильтров цензуры). Потом она принялась вспоминать то утро в начале августа, полтора месяца назад, когда она показала Бланесу первый результат, тоже прервав его концерт, и все мучения, которые пережила после этого и от которых ее спасла Надя.
Как раз в те дни произошла самая неприятная встреча с Валенте, и Элиса, как ей казалось, поняла, насколько болезненно Шарп воспринимал свое вечное второе место в их мнимом «забеге», в котором они оба (по его единоличному желанию) мерялись силами. Смешно, но в тот раз и у нее, и у Валенте результаты вышли ошибочными.
Теперь все будет иначе. Она была убеждена, что в этот раз попала в точку. И тут она не ошиблась.
Еще она думала, что, если ее расчеты окажутся верными, она станет самым счастливым человеком на земле.
А вот в этом она ошиблась. Совершенно ошиблась.
Предыдущий месяц, конечно, был для Валенте Шарпа не лучшим. Элиса практически не видела его на станции, даже в лаборатории Зильберга, где он якобы работал. Но она точно знала, что работать он работает. Иной раз, когда ей нужно было что-то ему сказать, она находила его в комнате: он сидел на кровати, что-то клацал на ноутбуке и был столь поглощен этим занятием, что она была даже почти склонна считать его
Временами это пугало ее больше, чем слухи о темных извращениях, переданные ей Виктором. В процессе вынужденного совместного проживания с ним на острове она начала понимать, что под маской презрительного спокойствия ее товарища по работе скрывается вулкан желаний быть самым лучшим, быть первым.
Ей было жаль видеть, что он настолько охвачен навязчивой идеей. Она знала, что испытывать даже каплю жалости к Рику Валенте Шарпу — значит некоторым образом заслужить половину места в раю и иметь хорошие шансы на то, чтобы заработать вторую половину, но она к нему уже привыкла и могла ему сочувствовать.
По крайней мере до этой встречи на пляже.
Вечером в среду, 10 августа, через день после сдачи первых результатов, Элиса вышла на пляж. Надя еще не появлялась. На ее обычном месте на песке стояла белая статуя, на которую, казалось, какой- то хулиган накинул грязные тряпки, и теперь они развевались на ветру.
Когда она разглядела, кто это, она застыла с раскрытым ртом.
Валенте стоял неподвижно. Точнее, окаменев. И на что-то смотрел. Это что-то должно было быть морем, потому что она посмотрела в ту же сторону, но увидела лишь прекрасный горизонт с зелеными волнами и голубыми облаками. Он даже не заметил ее присутствия.
— Привет! — поколебавшись, поздоровалась она. — Что с тобой?
Валенте, казалось, вышел из состояния глубокой задумчивости и обернулся. Элиса содрогнулась: выражение его лица на какое-то мгновение напомнило ей лицо однокурсника, больного шизофренией, которому пришлось навсегда оставить учебу. Она даже подумала, что Валенте ее не узнаёт.
Но через какие-то десятые доли секунды все изменилось, и ее взору предстал знакомый ей Шарп.
— Смотри-ка, кто к нам пришел, — пробормотал он хриплым голосом. — Элиса, знойная недотрога. Как жизнь, Элиса? Как дела, Элиса?
— Слушай, дорогой, — сказала она, так же быстро переходя от испуга к сердитости. — Я знаю, под каким прессингом мы работаем, но говорю тебе серьезно, я не позволю, чтобы ты меня дальше оскорблял. Мы товарищи по работе, нравится нам это или нет. Если ты снова оскорбишь меня, я письменно пожалуюсь на тебя Бланесу и Марини. Тебя выгонят из проекта.
— Я тебя оскорбляю? — Заходящее солнце било Валенте в лицо, и, глядя на нее, он кривился, точно лизал лимон. — Какие оскорбления, дорогуша? При виде твоего тела под майкой и шортами меня обдает зноем, то есть у меня повышается температура и происходит внезапное отвердение мужского члена, и я в этом не виноват. Это как если бы меня обвинили в том, что я называю знойным первый закон термодинамики. Я тоже письменно изложу это. Погоди, куда ты? — Валенте преградил ей путь.
— Оставь меня, пожалуйста, в покое, — сказала Элиса, пытаясь его обойти.
— Я знаю, куда ты: сейчас заголишься на пляже и будешь еще больше повышать температуру в моем сообщающемся сосуде. Если бы ты не была знойной недотрогой, ты бы надевала купальник в комнате, как твоя приличная подруга, но поскольку ты сногсшибательная знойная недотрога, ты раздеваешься на пляже, чтобы мы тебя все видели, правда?
Элиса снова попыталась его обойти. Она глубоко сожалела, что поинтересовалась его самочувствием А ведь она еще даже не подозревала, что будет дальше.
Он снова преградил ей дорогу.
— Ты пожалуешься на то, что я с научной точки зрения объяснил тебе, что ты для меня значишь? — И тут вдруг она поняла, что это уже не обычная его шутка, Валенте горел от злобы даже больше, чем она. — Это все равно что… не знаю… все равно что я пожаловался бы, что ты по ночам занимаешься рукоблудием, думая обо мне. Это так же чудовищно, преувеличенно и невозможно…
Она, застыв, глядела на него. Ей вдруг не захотелось ни моря, ни общения с Надей, ничего на свете. Она не испытывала ни стыда, ни унижения: ей было страшно.
— …или все равно что ты обвинила бы меня в зоофилии потому только, что мне нравятся твои буфера, — продолжал он тем же тоном, словно сказанное раньше было частью той же шутки. — Не знаю.
