Но слушала она его долго, а говорила еще дольше. Винить в этом Мальдонадо было нельзя — он вовсе не вел грязную игру, а был сама любезность и внимательность. В определенный момент он даже напомнил ей, что пять минут уже прошли.

— Бросаем? — спросил он.

Элиса представила себе этот вариант. Мысль о том, чтобы покинуть это подобие природного рая и влезть в ужасный автобус, идущий в Мадрид, казалась ей невыносимой. Кроме того, последние месяцы она жила, замкнувшись в мире своего интеллекта, и теперь, начав с кем-то говорить (с кем-то, кто уважал ее как личность, а не просто видел в ней блестящую студентку или красивую девушку), она поняла, насколько острой была ее потребность в такой беседе. «Еще минутка есть», — сказала она. Вскоре Мальдонадо снова прервал вопросы, чтобы предупредить, что она опоздает на автобус. Эта вежливая заботливость ей понравилась. Она сказала, что хочет продолжать. Больше он не напоминал.

Элисе было приятно выговориться. Она отвечала на вопросы о своем желании изучать физику, об атмосфере на факультете, о своем бесконечном интересе к природе… Мальдонадо давал ей высказаться в ее удовольствие и что-то записывал в блокнот. В какой-то момент он заметил:

— Ты не вписываешься в мое представление об ученых, подруга. Никак.

— А какое у тебя представление об ученых?

Мальдонадо ненадолго задумался.

— Уродливые такие чуваки.

— Будь уверен, некоторые из них очень даже ничего, и есть чувихи, — усмехнулась она. Но, судя по всему, настало время серьезного разговора, потому что шутку он не подхватил.

— Есть в тебе еще что-то, чего я не понимаю. Ты лучшая на курсе, стипендия в лучшем университете мира тебе обеспечена, перспективы с работой самые радужные… К тому же ты только что окончила универ и могла бы… не знаю, спать по двадцать часов в сутки, отправиться в Альпы… Но ты, недолго думая, записалась на совершенно жуткое тестирование, чтобы стать одним из двадцати слушателей двухнедельного курса лекций Давида Бланеса… Наверное, Бланес того стоит.

— Еще бы. — Глаза Элисы загорелись. — Он гений.

Мальдонадо что-то записал.

— Ты с ним знакома?

— Нет, но то, что он делает, — просто замечательно.

— У него жуткие отношения с большинством государственных универов этой страны, ты знала? Видишь, ему пришлось проводить свой курс лекций в частном…

— Вокруг полно завистников, — признала Элиса. — Особенно в научном мире. Но говорят еще, что и характер у Бланеса особый.

— Тебе бы хотелось, чтобы он руководил твоим диссером?

— Еще как.

— И все? — спросил Мальдонадо.

— Что все?

— Я спросил, хотелось ли бы тебе, чтобы он руководил твоим диссером, а ты ответила: «Еще как». Больше тебе нечего сказать?

— А что мне еще сказать? Ты задал мне вопрос, я на него ответила.

— Вот в чем проблема мышления физиков, — пожаловался парень, делая какие-то заметки. — Вы воспринимаете вопросы слишком буквально. Я хотел узнать, что же такое этот Бланес продает, что все хотят купить. Ну, то есть… Я знаю, говорят, что он суперумный, кандидат в Нобели, что если ему дадут премию, это будет первый испанский физик, получивший Нобеля за всю гребаную историю этой премии… Ну, все это я знаю. Но я хочу понять, что же он такого наваял, понимаешь? Курс ваш называется… — Он заглянул в бумаги и с трудом прочитал: — «Топология временных струн в видимом электромагнитном излучении»… Честно говоря, название мне ни о чем не говорит.

— Хочешь, чтобы я тебе в ответ на один вопрос объяснила всю теоретическую физику? — рассмеялась Элиса.

Мальдонадо, похоже, воспринял это предложение серьезно.

— Валяй, — сказал он.

— Ну, ладно… Постараюсь в двух словах… — Элиса все больше чувствовала себя в своей стихии. Ей нравилось объяснять все то, что ей нравилось понимать. — О теории относительности ты слышал?

— Ага, эйнштейновская. «Все относительно», да?

— Это не Эйнштейн сказал, а Сара Монтьель, — засмеялась Элиса. — Теория относительности будет чуть посложнее. Но я веду к тому, что она верна применительно практически ко всем случаям, за исключением мира атомов. В этом мире более точной оказывается другая теория, называемая квантовой. Это самые совершенные логические построения, когда-либо сделанные человеком — с использованием этих двух теорий можно объяснить почти все явления. Но проблема в том, что нужны они обе. Что вписывается в схемы одной из них, не вписывается в другую, и наоборот. Я понятно излагаю?

— Это что-то вроде наших самых больших партий, да? — предположил Мальдонадо. — У обеих есть недостатки, но объясняют они все по-разному.

— Что-то вроде того. Ну вот, и одна из теорий, которой лучше всего удается их объединить, это теория струн.

— Никогда о ней не слышал. «Струны», говоришь?

— Ее еще называют теорией суперструн. Это сложнейшая с математической точки зрения теория, но суть ее довольно проста… — Элиса огляделась вокруг и взяла салфетку из-под стаканчика. Продолжая говорить, она согнула ее пополам и выровняла сжатый край длинными сильными пальцами. Мальдонадо внимательно следил за ее действиями. — Согласно теории струн, частицы, из которых состоит вся вселенная, ну, ты знаешь, электроны, протоны… Все эти частицы или частицы, из которых они состоят, не круглые, как нас учили в школе, а продолговатые, как струны…

— Как струны… — задумчиво повторил Мальдонадо.

— Да, очень тонкие, потому что их единственное измерение — длина. Но они имеют одно особое свойство. — Элиса подняла руки, держа салфетку так, чтобы сложенный край оказался на уровне глаз Мальдонадо. — Что ты видишь?

— Салфетку.

— Вот в чем проблема мышления журналистов: вы слишком доверяете видимости. — Элиса насмешливо усмехнулась. — Забудь о том, что ты знаешь об этом предмете. Скажи просто, что ты видишь.