считает, что я не прав, пусть скажет открыто или помалкивает!
Вее примолкли, словно выслушали приговор самой Истории. Первым нарушил это молчание Литтмен.
— Итак, джентльмены, как я и предполагал, у нас нет ни малейшего представления о том, кто же распорядился убить Октавио Мартинеса.
11.10.
— Черт подери! — воскликнул Жирдяй.— Что тут, мать твою, происходит?! — Он топал по проходу, стараясь не наступать на разбросанные бумаги, хотя это ему плохо удавалось.— Чего ты тут натворил? Пораскидал все, понимаешь… С ума сошел, что ли, Джо? Да как ты все это рассуешь обратно?!
— Да это ж дело Везерби,— спокойно отвечал Манкузо.— Не все ли равно, куда я потом распихаю бумажки?
— Не все ли равно?! Он еще спрашивает, мать твою! — заорал Жирдяй.— Да это же хро-но-ло-ги- чес-кие папки!
— Н-да? Хронологические?
— Вот гляди.— И Жирдяй хлопнул рукой по маркировочному номеру на коробке.— 'F' — значит шестая! 'Е' — пятая!
— А это, выходит, первая? Вон та…
— Конечно: 'А' — начало нумерации.
— Слушай, Жирдяй. Знаешь, кто ты? Гений! Вот кто.
Манкузо потянулся к тяжелой коробке на верхней полке и попытался ее оттуда стащить.
— Эй ты, сосунок, не торопись! — Жирдяй преградил Манкузо дорогу и, навалившись на коробку всем своим весом, затолкал ее обратно.— Сперва собери все это дерьмо, а потом доставай новое.
— Иди ты знаешь куда!…— И Манкузо сделал выразительный жест рукой.
Жирдяй тут же принял боксерскую стойку и начал прыгать вокруг Манкузо: складки жира при этом тряслись на нем из стороны в сторону.
— А ну давай! Только попробуй сунься, я те покажу. Я тебе воткну перо в задницу!
Манкузо уставился на этот спектакль. Не выдержав, расхохотался, поднял руки:
— Твоя взяла! Сдаюсь…
— То-то! — Жирдяй прекратил свое кружение, подтянул сползшие брюки.— Я заказываю на ланч пиццу. Тебе брать?
— Давай. С колбасой и грибами. А я пока уберу все эти бумажки.
— Спасибо, Джо, ты парень что надо.
Манкузо обождал, пока кабина лифта скрылась, стащил с полки коробку, помеченную буквой 'А', отодрал верх. Ему потребовалось меньше пяти минут, чтобы найти то, что он искал: папку с надписью 'ФБР, секретная переписка'. А в папке — фирменный бланк директора ФБР от 21 декабря 1983 года с пометой 'Сов. секретно, без копий'. На бланке значилась фамилия сенатора Калеба Везерби в связи с его предполагаемым участием в сомнительных нефтяных сделках. Бумагу подписал сам шеф ФБР Генри О'Брайен. К этому листку прилагалось расписание деловых встреч директора О'Брайена на 21 декабря. Манкузо пробежал список посетителей — и, сразу найдя искомую фамилию, рассмеялся, удовлетворенный. Он лишний раз удостоверился: ничто из происходящего в Вашингтоне не способно его больше удивить.
— Сукин сын! — пробурчал он, засовывая оба документа себе в карман.— Подонок, едрит твою мать…
Запихнув коробку подальше, так что из нее посыпались бумаги и кассеты, он принялся расшвыривать их и делал это до тех пор, пока весь не взмок. И пока его злость наконец не улеглась.
Только тогда он нажал на кнопку лифта…
12.35.
Они выглядели вполне типичной парочкой, прилетевшей в Майами на отдых и сейчас ожидавшей своего багажа в Международном аэропорту. Сразу же бросалось в глаза, что она старше своего спутника лет на десять, а может, и больше. Но Салли (это была она!), в своем белом батистовом платье, белых лакированных туфлях и с белой сумочкой в руке, казалась Россу прекрасной феей, порождением сверкающего майамского солнца.
Во время полета Салли почти не обращала на него внимания. Сперва она внимательно изучала 'Уолл-стрит джорнэл', потом уснула. Но когда до Майами оставалось около часа, она, извинившись, вышла в туалет и вернулась оттуда посвежевшей, благоухающей. Проходя на свое место, она слегка коснулась его, и это прикосновение взволновало его.
Впрочем, все это получилось у нее помимо воли. Ей было не до него. Всю первую половину пути она заново переживала случившееся с нею утром. Ее тело еще ныло от боли — там, где Терри, прижавшись к ней бедрами, силой заставил ее раздвинуть ноги, боль была особенно острой. Все произошло так внезапно, так неожиданно. Она едва могла подавить в себе чувство стыда. Уже давно Терри не позволял себе такой грубости по отношению к ней.
С самого начала, еще с хьюстонских времен, она приучилась прятать свою любовь к нему. Тогда она работала репортером в местной 'Пост'. Он же был ярым противником муниципальных властей, а потом — кандидатом на выборную муниципальную должность. И любой намек на то, что их отношения выходят за рамки чисто профессиональных, был бы неприемлем для редактора 'Пост' Арлена Эшли. Любое свидетельство возможной утраты его сотрудницей чувства объективности означало бы, что ее тут же перевели бы в другой отдел. Поэтому-то Салли ни разу не позволила себе на людях никаких эмоций.
И лишь когда было объявлено о его помолвке с Харриет Кимберли, Салли осознала, чего стоит ей эта выдержка.
После ее репортажей Терри сделался интересен для хьюстонских богатеев. Молодой, энергичный, воспитанный… Словом, украшение любого званого обеда, на которых она, разумеется, не присутствовала. Об этой стороне жизни она мало что знала.
И вот однажды Терри попросил Салли заглянуть к нему в дом для преподавателей, где он тогда жил.
— Мне нужно кое-что сообщить тебе,— начал он сразу.— Это может тебя задеть, но… Я собираюсь жениться.
— О?! — удивилась она.— И на ком?
Вопрос прозвучал настолько бесстрастно, что он сразу же понял, как глубока нанесенная им рана.
— Харриет Кимберли.
— О! Наследница!… Что ж, прими мои поздравления.
После этого разговора она отправилась в кино, хотя шел фильм, который она уже видела. Потом снесла белье в прачечную самообслуживания. А часов в одиннадцать вечера Салли села в машину и вернулась к дому Терри. Позвонила: он вышел к ней в желтом домашнем халате.
— Я хочу провести у тебя ночь,— сказала она.— Пожалуйста, не гони меня.
Утром он ей сказал:
— Учти, это ничего не меняет.
— А я и не хочу ничего менять,— ответила она.
И действительно, все между ними осталось по-прежнему.
С тех пор утекло много воды, бывали времена, когда она до боли в сердце жалела, что не обзавелась семьей. Впрочем, чаще она задавала себе вопрос: что за жена из нее бы получилась? Но все те долгие месяцы без него, в Вашингтоне, она просто ждала, считая дни, когда он приедет. И все свершилось, все было именно так, как она себе представляла,— словно катание с американских горок, которому нет конца, и теперь уж до вице-президентства рукой подать. Сон наяву, да и только!
Но по временам, как и в это утро, что-то грызло ее, не давало покоя: она чувствовала себя обманутой, растоптанной.
Когда до Майами оставалось не больше часа, Салли извинилась и прошла мимо сидевшего у прохода Росса в туалет. Здесь она выбросила 'клинекс', теплой водой смочила носовой платок и подмылась.
