за пределы человеческого разумения и испарилась от жара ламп.

Манкузо сидел там, чувствуя, что он ни во что больше не сможет верить в этом мире. Правды нет. Реальности нет. Президент продолжал говорить, а Манкузо чувствовал себя опустошенным. И до чего ж ему все это надоело. Пот выступил у него на лице. Он вытер его тыльной стороной ладони, а когда взглянул на руку, понял, что испачкал ее гримом. Он был уверен: там, где потек тон, лицо пошло полосами, и не знал, что делать. Его рука незаметно шмыгнула вверх и достала носовой платок из нагрудного кармана. Он попытался проделать это, не привлекая к себе внимания.

Президент говорил:

— Опознание Рольфа Петерсена… поиски этого убийцы… героическая акция завершилась его смертью — все это явилось результатом усердной, неустанной работы одного агента Федерального бюро расследований. Я хочу представить вам этого человека,— продолжал президент.— Человека, который установил личность Рольфа Петерсена. Человека, который его выслеживал. И наконец выследил…

Манкузо вынул носовой платок и вытер лоб. Грим окрасил складки платка в темно-коричневый цвет. Он хотел стереть его совсем. Хотел встать и уйти со сцены. Но не посмел. Не мог уйти. Ведь его должны были представить прессе.

Он знал, что он, в конце концов, является частью вечернего представления. Даже можно сказать, главной приманкой. Он был выставочным экспонатом — этакое чудо-юдо, демонстрируемое в интермедии. Сегодня вечером он был дрессированным медведем своего правительства. Он был шутом, диковинкой, простофилей — этакий бурлеск перед телекамерами. И он знал, что играет свою роль превосходно. Ворчун, язва, недотепа, мишень для насмешек всего Бюро. Козел отпущения, простак, годный для сокрытия любых грязных, мерзопакостных преступлений, которые вздумается замыслить правительству в своем высочайшем презрении к народу и к закону. Черт возьми, он был Джо Манкузо, старой удобной калошей с вечной грязью на подошве, калошей, которая делала, что ей приказывали, и не задавала вопросов. Он был тем в точности, чем позволил быть самому себе в течение тридцати лет — пеной, подделкой, фарсовой фигурой, вызывающей отвращение,— жалким подобием человека. Но что хуже всего, теперь ему было известно — он ничуть не лучше всех этих профессиональных лжецов и манипуляторов. Он просто их сообщник.

— Леди и джентльмены, агент ФБР, ответственный за расследование дела Мартинеса, Джозеф Манкузо.

И — тишина.

Манкузо огляделся по сторонам, а журналисты уставились на него, и он знал — почему. Тогда он оглянулся на президента, тот улыбался, кивал ему и жестом показывал: встать. Что Манкузо и сделал.

Вот тут-то батарея камер развернулась прямо на Манкузо. Свет ослепил его, резко ударив по глазам. Начались вспышки — так быстро и жарко, что он вздрогнул и чуть не поднял руку, чтобы прикрыть лицо. Он услышал аплодисменты, где-то там, позади слепящих вспышек. Бурный, оглушительный грохот аплодисментов. Он стоял, моргая на свету, повернувшись вполоборота и держась за спинку стула, чтобы сохранить равновесие. И все твердил себе, что это лишь шоу, всего-навсего шоу. Чтобы люди поверили.

И вдруг его как громом поразила правда. Он понял. Он понял про Мартинеса. Он понял про Петерсена. Он понял правду про самого себя. И он понял правду про всех них.