Яков про себя одобрил действия Лаллыкхана, который скрытно выбрал наблюдательный пункт во дворе, с тем чтобы не спугнуть «соседа».

Кайманов официально обратился к хозяину дома:

— Есть у вас товары иностранного производства?

— Какие товары?

— Терьяк.

— Вы меня оскорбляете.

— Придется проверить.

— Ищите. Только ничего не найдете.

— А я думаю, найдем, — спокойно возразил Яков.

Уже одно то, что он увидел рис во дворе на том месте, где обычно кормили кур, говорило о многом.

Спустя каких-нибудь десять — пятнадцать минут Остапчук с Сулеймановым вытащили из тайника, вход в который обнаружили в коридоре под циновкой, пять мешков муки, несколько ковров, мешок риса. Для военного времени это был весьма солидный запас. Но терьяка в доме не нашли.

Вместе с понятыми вышли во двор. Ничто здесь не останавливало внимание Кайманова, разве что целая гора дров — веток саксаула, сваленных под навесом.

Пронаблюдав за выражением лица Пельвана Кадыр Мухаммеда-оглы, Яков отметил про себя, что тот заметно волнуется, озираясь по сторонам, стараясь не смотреть на саксаул.

— Разбирайте дрова...

Теперь Пельван не мог скрыть тревоги и стоял бледный, едва контролируя выражение лица.

Не прошло и нескольких минут, как из-под дров извлекли шестнадцатикилограммовую банку опия и четыре бязевых мешочка, по нескольку килограммов каждый.

Но, судя по количеству денег, опия должно быть больше. Тем не менее дополнительные поиски результата не дали. От Лаллыкхана, который ушел за «гостем» Пельвана, никаких сигналов не поступало.

Кайманов приказал шоферу охранять задержанных, в том числе и хозяина дома, сам зашел с председателем в аулсовет, позвонил на заставу, чтобы передали в комендатуру капитану Ястребилову о задержании контрабандистов с деньгами и опием, сказал, что считает необходимым оцепить район, прочесать его и проверить старинные глинобитные укрепления. Затем подумал немного и дал указание дежурному по комендатуре созвониться с авторемонтными мастерскими, чтобы оттуда направили в аул Карнау к машине пограничников того самого кладовщика, который выдавал дизель «представителю» колхоза «XX лет Октября».

Выйдя из аулсовета, Кайманов вернулся к дому Мухаммеда-оглы, прошел по следу Лаллыкхана, отчетливо отпечатавшемуся на пыльной тропке, идущей вдоль кривой и горбатой улицы аула, вскоре увидел председателя Душакского аулсовета, мирно разговаривающего с каким-то пожилым туркменом.

Беседовали они на самой окраине аула, обращенной к глинобитным укреплениям, развалинам старых построек, разбросанных в выжженной солнцем долине.

Увидев Кайманова, Лаллыкхан попрощался со своим собеседником, подошел к Якову.

— С кем это ты?

— Ай, из нашего рода один. Двоюродный брат жены.

— А где гость Пельвана? Что-то он, смотрю, дома считать не умеет.

— Вон его кибитка. Самая крайняя.

— Ну и что ты заметил?

— Знак заметил. Пока «гость» подходил к дому, во дворе на веревке висел ковер. А вошел «гость» во двор, сказал что-то жене, та взяла палку, постучала по ковру и унесла его в дом.

Все это могло быть совпадением, а могло оказаться и сигналом для отсиживающихся в глинобитных вышках контрабандистов.

— У своего родственника спросил, кто этот «гость»?

— Местный, — ответил Лаллыкхан. — Тут живет.

— Сулейманов, — подозвал Яков сопровождавшего их, переводчика комендатуры. — Посмотри-ка за этим «местным»... Не заметил ли ты, Лаллыкхан, что-нибудь в стороне глинобитных вышек?

— Нет, Яков Григорьевич, ничего не видел. Пусто, как в Каракумах.

— Ну тогда поедем, спросим у Белоусова, может быть, он что видел.

Сели в машину, выехали за пределы аула, поднялись на пригорок к развалинам у обочины, над которыми раскинула свои ветви темная густая арча.

Белоусова нигде не было видно, но под арчой на камне сидел, подстелив под себя старую кошму, какой-то нищий с палкой и даже холщовой торбой, в которой были, очевидно, сухари или куски хлеба.

Белоусов, не выходя из своего укрытия, доложил:

— Товарищ старший лейтенант, задержал неизвестного, шел по дороге со стороны этих вышек.

— Кто такой? Взялся откуда? — спросил у нищего Кайманов.

— Хожу, собираю на пропитание, что люди подадут.

— Почему не в армии, не на трудовом фронте?

— А белобилетник я, инвалид первой группы.

— Документы есть?

— Вот справка...

Он показал бумажку, на которой значилось, что Иван Степанович Картуз инвалид первой группы.

— Так... Откуда будешь?

— Из Батайска... Под Ростовом-на-Дону.

— В оккупации был?

— В какой оккупации?

Кайманов понял, что не так прост этот «нищий».

— Ты что, газет не читаешь? Война идет!

— Про войну-то мне все говорят. А только из дому-то я давно. Лет пять по Туркмении брожу.

— Здесь по какой причине оказался?

— В Ашхабаде народу много, гражданин начальник, подают мало. А тут подходит ко мне один туркмен и говорит: «Видишь горы? Вот туда и иди. Там подают хорошо. Заживешь как человек».

Чуткое ухо Кайманова тут же уловило это профессиональное «гражданин начальник».

— Вон те горы имеешь в виду?

— Ну да... Говорят, там дорога на Хиву и Ташауз, и я знаю, все ездят вещи на хлеб да джегуру менять... Там, говорят, Хорезмский оазис, люди живут сытнее.

«Голову морочит этот «нищий», — решил Яков. — При его разговоре да соображении трудно ему не знать, что Ташауз в противоположной стороне за пустыней».

— А родом откуда?

— Так я ж сказал, из Батайска...

«Называет пункт, который сейчас нельзя проверить», — подумал Кайманов. Вслух спросил:

— Сюда-то по какой надобности прикатил?

— А тут зима короткая... Писатель один книжку написал: «Ташкент — город хлебный». С Ташкента я начал, до Ашхабада дошел. Лето тут десять месяцев в году, а летом любая арча переночевать пустит.

— Так вот по дорогам и промышляешь? — у Кайманова появилось ощущение, что «нищий» то ли наивен до глупости, то ли тонко вышучивает его, нимало не смущаясь, что задержан не кем-нибудь, пограничником.

— Так вот и промышляю, — ответил тот. — Одно время гумитраган[16] собирал, с артелью по горам лазил. Только артель распалась: кого в армию забрали, кто в контрабандисты подался.

— И ты небось тоже? Терьячок, деньги туда-сюда отнести? А?

— Не-е-е-ет... Терьяк нам ни к чему! За терьяк можно десятку схлопотать. Гумитраган — другое дело. И почет тебе, и прибыльно. Только одному в горах тяжело.