этом узнал, тут же решил бежать в горы, не оставив в беде и Дурсун с Ичаном.

Мазанка, где они остановились на дневку, была, скорей всего, пристанищем чабанов, бывающих здесь не чаще чем раз в году.

Едва они добрались сюда на тележке, которую тащил в гору ишак, Ашир уехал обратно вниз добыть продуктов и разведать, что говорят люди о банде Клычхана, да не послал ли за ними погоню господин Фаратхан.

Ичан был благодарен Аширу уже за то, что тот не оставил его и Дурсун, а взял с собой. Ашир только и сказал: «Да поможет нам аллах, не оставлять же в беде тебя и твою аял. Вместе с тобой мы выступали против проклятых баев, чтоб им шайтан печенку выгрыз, вместе от этих баев и их калтаманов спасаться будем».

Ашир, конечно, понимал, насколько усложняет свою судьбу, взяв с собой Ичана и его Дурсун. Но разве мог теперь Ичан хоть минуту думать о себе и не думать о Дурсун? Он хорошо понимал, что ему, только сейчас начинавшему приходить в себя после долгой, как зимняя ночь, и тяжелой, как могильный камень, болезни, всем добром мира не расплатиться с Дурсун за то, что она сделала для него.

После тех ужасных побоев, какие ему пришлось вынести на подворье Фаратхана, справедливо заподозрившего, что Ичан помогал Аширу, Ичан и сам не верил, что выживет. Он столько же раз мысленно побывал на том свете, сколько раз от нестерпимых пыток проваливался в небытие. Но он не сказал палачам ни слова, этим-то и возбуждая их ярость. Молчал не только потому, что не хотел выдавать своего друга Ашира, но, главное, потому, что боялся поставить под удар Дурсун, которая привела его к захваченному Фаратханом Хейдару — своему отцу.

Если бы Ичан хоть бровью повел в сторону своей Дурсун, пытали бы фаратхановы слуги и ее — самую прекрасную из всех прекрасных женщин. Не посмотрели бы, что Хейдар, ее отец, спас в Каракумах пособника Клычхана Аббаса-Кули.

Эти палачи, Фаратхан и его слуги, наверняка пристрелили бы Ичана, видя, что все равно ничего от него не добьются, если бы не всенародный той. Шутка ли сказать, десятки тысяч молодых людей, вместо того чтобы Гитлер погнал их на фронт воевать неизвестно за что, демобилизовались и поехали домой. В тот день Фаратхану было не до Ичана. Верный его пес — Меред Сунаит-оглы доложил Фаратхану, что Ичан — друг Ашира подох. Меред получил высочайшее повеление зарыть Ичана, как бешеную собаку.

Ичан не помнит, когда и как он вернулся к жизни, да и жизнью это едва ли можно было назвать: долгие ночи и дни, наверное, не одну полную луну все тело болело так, что он мог только стонать.

Кровь шла изо рта, потому что легкие были отбиты, запеклась в ушах, застыла сгустками где-то внутри груди и живота. Все это время, выхаживая его, Дурсун была с ним...

Никто не знал, как она смогла откопать Ичана, растащить камни, которыми он был завален, спрятать его и, не боясь самой смерти, приходить в тайное убежище, каждую ночь лечить его, прикладывать тряпки, смоченные отварами трав, к его гноящимся ранам, укрывать от ночного холода... Поистине, любящая женщина так же сильна, как сам великий аллах!..

Раньше Ичан не очень-то верил в аллаха. Но кто же, как не аллах, послал ему спасительницу Дурсун? Кто вознаградил за все муки таким большим чувством ее нежной и верной души?..

Когда он стал понемногу приходить в себя, Дурсун рассказала, что и сама не знает, как все получилось.

Ничего она не могла сказать и о Клычхане, даже о том, куда их привез Ашир.

После того как Ашир выступил на тое против самого господина Фаратхана, а Клычхана схватили его же люди, которым надоело лезть вместе с ним под пули, Ашир жил во дворе советской погранкомендатуры. А вернулся Клычхан, Ашир так перепутался, что и это место счел ненадежным, решив уйти к родственникам в дальние аулы... Не известно, как уговорила Дурсун взять их с собой. И вот сейчас они забрались так далеко, что и Кайманову их не найти.

А Ичан никуда пока что не торопится. Хоть он еще и очень слаб и не скоро, наверное, пройдут боли внутри, но уже одно то, что остался жить, видит людей, а главное — звезду своей любви, чистый родник своих чувств, бальзам души красавицу Дурсун, — для него самое великое счастье... Какой же человек откажется от своего счастья, тем более что его так мало выпадает в жизни?

Повернув голову, Ичан взглянул на Дурсун, и бурая выжженная земля словно повязала для него свой суровый лик зеленым шелком, в ушах запели соловьи, в садах души Ичана расцвели тюльпаны.

Оставаясь один, Ичан готовил подарок своей любимой: двигал пальцами, морщась, напрягал мышцы рук и ног, сгибал колени, привставал и даже садился, а с неделю уже с превеликим трудом вставал во весь рост. Ему, которого всю жизнь называли Огонь-чопан, нестерпимо трудно было лежать неподвижно, страстно хотелось поскорее вернуться к привычному деятельному состоянию.

Улучив минуту, когда женщины отвлеклись, занимаясь своим делом, Ичан, сдерживая готовый вырваться стон, поднялся на ноги, сделал несколько шагов, остановился, придерживаясь за притолоку.

— Дурсун!.. — позвал он негромко. — Дурсун!..

— О великий аллах! — Дурсун, увидев его, так и всплеснула руками. — Держись, Ичан, ради господа, не упади!

— Теперь я не упаду, Дурсун-джан! Если тебе еще нужен такой вот никуда не годный Ичан.

— О, Ичан! Зачем так говоришь? С тех пор как ты меня спас, вдовье платье упало с моих плеч и я оделась в белый горностай нашей любви!..

Подставив Ичану плечо, Дурсун осторожно вывела его в крохотный дворик, скрытый со всех сторон густой зеленью могучей арчи. Здесь она помогла ему опуститься на заботливо подстеленный палас, ловко подложила под Ичана подушку, и он, счастливый, поджал под себя ноги, сел, как привык сидеть с самого детства, хоть от слабости и привалился спиной к стене.

Раздался частый цокот копыт на тропинке. Ичан и Дурсун с Ойялы насторожились, но тут же с облегчением вздохнули: сквозь зелень они увидели Ашира на ишаке, по бокам которого были увязаны туго набитые хурджины[11].

Ашир раза два испуганно оглянулся и даже остановил ишака, прислушиваясь, но, видимо, тревога его была напрасна, и он снова заторопился к хижине.

Женщины вышли навстречу, с поклоном приветствовали Ашира, приняли ишака, поставили в угол дворика, чтобы задать корм, стали снимать с него хурджины.

Не выразив удивления, что Ичан вышел во двор и сидит у стенки, Ашир торопливо, с озабоченным видом ответил на его приветствие, пошел помогать своей Ойялы.

Только умывшись с дороги и выпив чаю, поведал он, что его беспокоило.

— Не знаю, с чего начинать, — признался Ашир. — Мысли разбегаются, как овцы, когда в отару заскочит волк.

— Рассказывай скорей, — попросил Ичан. — Мы уж и дождаться тебя не могли.

— Новостей много, — отозвался Ашир. — Самая большая — в ауле Карахар убили Айгуль, зарезали маленькую Эки-Киз...

Ичан, приученный жизнью ко всякому, был ошарашен таким известием.

— Какой черный шакал это сделал? — только и спросил он.

— Говорят, все они, калтаманы Клычхана...

— А что о самом Клычхане узнал?

— На свободе он. Про нас с тобой спрашивал. Наверняка погоню послал.

— Откуда он появился? Он же в лагерях был! Из лагерей так просто не убежишь!

— Сколько хитростей знает охотник, столько дорог знает медведь, — возразил Ашир. — Клычхану все просто... Брату Яздану верные люди сказали, он мне передал: Клычхан обвал устроил в каменоломнях. Людей завалило. Друзья его сказали, что и он в обвал попал. Когда откопали, никого там нельзя было узнать. Под чужим именем — срок кому-то вышел, а он в обвале погиб — Клычхан вместо него и ушел. Опять, говорят, банду собирает...

Некоторое время Ичан молчал. Худшего известия Ашир не мог привезти. Надежды на то, что теперь можно хоть немного пожить спокойно, лопнули, как пузырь на луже после дождя. Уж кому-кому, а Ичану с Аширом Клычхан будет такие камни на дорогу кидать, что один из них обязательно попадет...

Ичан почувствовал вдруг, что смертельно устал. С помощью подоспевшей к нему Дурсун он лег тут же возле приютившей их чабанской кибитки, вытянулся на циновке.