И еще 4882 тыс. военнослужащих, пропавших безо всякого следа в донесениях штабов. В общем итоге — более шести с половиной миллионов человек, пропавших неведомо куда. Столько, сколько было в составе действующей армии к началу войны, и еще раз столько.

Впрочем, что значит «неведомо куда»? Никаких чудес не было:

— 3,8 млн. человек взято немцами в плен

— не менее 1,0—1,5 млн. отставших от своей части уклонились и от фронта, и от плена

— арифметическая разница в 1,0—1,5 млн. человек — это раненые, брошенные при паническом бегстве, н неучтенные в донесениях с фронта убитые.

И что самое удивительное - советские «историки» никогда не считали эти чудовищные факты одной из причин (хотя бы даже самой малозначимой причиной) того, что они деликатно называли «временными неудачами Красной Армии». Плохой маслофильтр на танковых дизелях — это важная причина разгрома, о нем и пишут много, а в амбразурах дотов Киевского УРа стояли заслонки устаревшего образца — и об этом исписаны горы бумаги. А то, что миллионы солдат Красной Армии бросили оружие и разбрелись по лесам, — это мелочи, это к истории войны отношения не имеет...

Таковы факты. Эти факты достоверны, их избыточно много, и в своей совокупности они позволяют утверждать, что главная причина военной катастрофы 1941 года лежит вне сферы проблем оперативного искусства или техники вооружений.

В самой краткой формулировке ответ на вопрос о причине поражения может быть сведен к трем словам: АРМИИ НЕ БЫЛО. В начале советско-германской войны на полях сражений встретились не две армии, а организованные и работающие, как отлаженный часовой механизм, вооруженные силы фашистской Германии с одной стороны, и почти неуправляемая вооруженная толпа — с другой. Результат столкновения армии и толпы не мог быть иным. Даже огромное количество первоклассного вооружения не позволит толпе победить армию. И за свое поражение неорганизованная толпа заплатит потерями, намного превосходящими потери армии противника. Именно это и произошло летом 1941 г.

К сожалению, такой вывод, простой и ясный, основанный на готовности честно посмотреть в глаза фактам, все еще воспринимается многими читателями как «сенсационный и скандальный». Увы, связь времен распалась, и то, что отчетливо понимали участники и свидетели величайшей трагедии, приходится сегодня «открывать заново». В порядке иллюстрации того, что даже выросшие в дурмане сталинской пропаганды люди первого советского поколения сохраняли способность мыслить ясно и честно (способность, в значительной степени утраченная их детьми и внуками), приведем отрывок из книги М. Корякова «Освобождение души». В 1941 г. автору было 30 лет, войну он начал рядовым, закончил капитаном. После Победы эмигрировал на Запад; книга была издана в Нью-Йорке в 1952 г.:

«...Каких-нибудь четыре месяца тому назад Красная Армия стояла на Немане, Буге, Пруте. Прибалтика, Полесье, Волынь, Галиция, Буковина, Бессарабия были оккупированы, присоединены к СССР, «освобождены», по советской терминологии. Наслаждаясь легкими, молниеносными победами, отъедаясь на даровых и обильных оккупационных харчах, бойцы и командиры Красной Армии были настроены залихватски. То была «сталинская молодежь», выращенная в искусственном, оранжерейном климате, полная веры в гений «великого, мудрого и любимого Сталина», в «освободительную миссию Красной Армии», в «непобедимость советского оружия».

Началась война... Нестойки оказались росточки веры в Сталина, выращенные в оранжерейном, тепличном климате. Они тотчас завяли, едва на них повеяло жарким, опаляющим дыханием тяжелых и неудачных боев. На протяжении десятилетий большевизм вытравлял в молодом поколении органическую, национальную веру в Россию; теперь напористый ураган войны выдул и веру в Сталина, — в душе советского солдата стало пусто, хоть шаром покати. Так начался разброд Красной Армии.

В июле и августе — первые два месяца войны — в действующую армию влились новые контингенты: миллионы крестьян Украины, Северного Кавказа, Поволжья, среднерусской полосы. Не комсомольцы, а тридцатилетние — сорокалетние люди, новый — более глубинный — народный слой, слабо затронутый большевистской пропагандой, идеями «освобождения» Европы, наступательной войны. На памяти этих бойцов лежало другое: как в 1930 году большевики разоряли единоличные — отцами и дедами построенные — хозяйства, отбирали лошадей, коров и насильно загоняли в колхозы; как в 1932 году целые деревни, села и станицы вымирали от голода, зарастали бурьянами, высылались на поселение в полярную тундру, пески Туркестана, концентрационные лагеря Колымы.

Новое пополнение принесло на фронт антисоветские настроения, которые сразу нашли отклик у «сталинской молодежи», разгромленной на границах в первые дни войны. Не только отклик, но и четкое оформление — прямую установку на пораженчество. Потеряв веру в Сталина, опустошенные душевно, молодые люди «сталинской эпохи» потянулись к немцам. Появились «нырики», прятавшиеся в погребах, подвалах. Немецкая волна прокатывалась — «нырики» вылезали. Бывшие коммунисты и комсомольцы, как правило, поступали на немецкую службу. Пожилые бойцы переодевались в крестьянскую одежду, подавались ближе к родной деревне, чтобы делить колхозы и заново строить единоличные дворы. Кто не имел поблизости родной деревни, оседал в хате какой-нибудь деревенской вдовушки, солдатской женки.

На полях России разыгрывалась большая военная, социальная, политическая, но главное — глубочайшая психологическая народная драма. Неправильно думать, что миллионы русских людей пошли к немцам. Ни к немцам, ни к большевикам, а просто — куда глаза глядят...

...Никто не знал, чем все это кончится. Меньше всего знали в Верховной Ставке, в Кремле. Было очевидно, что и позиция на Ламе — последний водный рубеж перед Москвой — будет вскоре сдана неприятелю. Не потому, что позиция была дурна, непригодна для обороны. Будь она много лучше, отвечай она всем требованиям тактики — теперь это не имело никакого значения. Беда была не в том, что войска отступали, а в том, что войска разбрелись...»