— Это неправда, неправда, — закричала Ниночка, — на него наклеветали.

— Он тебе не пара, малообразованный, постоянно ломается, пьяница, мот, картежник, и еще есть за ним художества, о которых я тебе и говорить не стану.

— Я люблю его, — с отчаянием заговорила Ниночка, — и ни за кого не пойду, кроме него. Он хороший, хороший, я его люблю, люблю.

И Ниночка горько заплакала и застучала по полу маленькими своими ножками, как избалованный ребенок.

— Антонина! — строго сказал отец, и в его голосе зазвучала такая бешенная нотка, что Ниночка мигом угомонилась. — Довольно, Антонина, — продолжал отец, — я тебе объяснил, почему ему отказано. Иди, мне некогда.

Ниночка подбежала к отцу, стала на колени и, ласкаясь и плача, шептала:

— Папенька, я люблю его. Я не могу без него жить.

— Проживешь, голубушка, — сказал отец, принимая опять спокойный тон. — Иди, иди, Ниночка, ты мне мешаешь.

После обеда в большом саду Ниночкина отца, на скамейке под развесистым деревом сидели Ниночка и Балагуров. Ниночка имела недовольный и огорченный вид, Балагуров был самоуверен как всегда.

— Я вас люблю, Ниночка, — повторил он.

— Да я вас не люблю, ведь я вам сказала.

— Этого не может быть, — уверенно говорил он, — я люблю вас так сильно, так пылко, так горячо хочу вашей любви, что такая любовь не может остаться без ответа.

Ниночка встала и хотела уйти. Балагуров удержал ее.

— Извините, Ниночка, еще одно слово.

Ниночка вспыхнула ярким румянцем.

— Не смейте называть меня Ниночкой. И знайте, что я не вас люблю.

— Полноте, Ниночка, Полтавского вы не любите, это только детская прихоть.

— Люблю, люблю.

— Да и он вас не любит.

— Да? — насмешливо спросила Ниночка.

— Да, Ниночка, вы будете моею и полюбите меня.

— Никогда. И как вы смеете… Вы — нахал…

— Благовоспитанные барышни не ругаются, Ниночка. Вы полюбите меня, потому что я силен и честен, и смею любить, и люблю вас больше моей жизни. Я не хочу жить без вас. Только мертвый уступлю я вас другому, и вы будете любить меня, клянусь честью.

Разгоревшееся и смелое лицо было в эту минуту так мужественно красиво, что негодующая и раскрасневшаяся Ниночка смутилась, и какая-то смутная боязнь пробежала по ней. А глаза Балагурова глядели так властно и в тоже время с такою мольбою, что Ниночка не могла отвести от них своих голубых глазок.

— Никогда, — повторила она неуверенным голосом.

— А вот и залог вашей любви, — страстно шепнул Балагуров, охватил могучими руками ее тонкую талию и поцеловал ее прямо в пунцовые губки.

Ниночка отчаянно вскрикнула и рванулась из его рук. Балагуров не удерживал ее.

— Целовал ли он вас так? — спросил он ее, когда она быстро побежала от него к дому.

Ниночка приостановилась, положила руку на грудь, тяжело перевела дыхание и крикнула:

— Конечно нет. Он не такой дерзкий.

Балагуров радостно засмеялся и пошел к Ниночке. Она вскрикнула и убежала.

В тот же день вечером Ниночкин отец объявил ей, что Балагуров просит ее руки.

— И я надеюсь, — прибавил Филипп Иванович, — что ты согласишься.

Ниночка и плакала и просила, отец стоял на своем.

Ниночка знала, что насильно ее замуж не выдадут, но знапа и то, что отец настойчив. И вот она написала Фунтикову о своем горе, а преданная ей горничная, Любаша, вызвалась доставить письмо по секрету.

Ниночкино письмо попало актеру между двух рюмок водки, пятнадцатой и шестнадцатой, — и он мигом составил план овладеть Ниночкиной рукой и ее приданым; не даром говорится, что пьяному море по колено. Хотя Фунтиков от водки не пьянел, но все же делался отважен.

На другое утро Полтавский явился в дом Животова еще торжественнее и решительнее, чем в прежний раз.

— Доложи Филиппу Ивановичу, — сказал он Любаше, снимавшей с него пальто, и что-то сунул ей в руку.

Любаша зарделась от удовольствия и пошла докладывать. Фунтиков охорашивался перед зеркалом.

Любаша вернулась, смущенная.

— Просят извинить, не могут принять.

— Скажи, что я по делу, важному дня самого Филиппа Ивановича, — спокойно приказал Фунтиков.

Любаша пошла и принесла тот же ответ. По-видимому, Фунтиков этого ждал. Пока она ходила, он карандашом написал на своей карточке: «Совершенно необходимо поговорить с Вами наедине. Задержу недолго и в последний раз. Дело щекотливое; я могу передать его через посторонних, но, уверяю вас, для вас самих лучше без огласки».

Он отдал карточку Любаше, и она пошла третий раз. Через минуту она вернулась и сказала:

— Просят пожаловать.

— Давно бы так, — проворчал Фунтиков и пошел за Любашей.

Любаша отворила ему дверь кабинета.

Животов встретил его холодным поклоном, руки не подал и с сухою вежливостью пригласил сесть. Фунтиков раскинулся в кресле с видом победителя.

— Чем могу служить? — спросил Животов, пристально и строго глядя на актера.

Полтавский слегка поклонился:

— Имею честь, — сказал он с улыбкой, — просить у вас руки вашей дочери.

— Больше ничего не имеете сказать? — ледяным тоном спросил хозяин.

— А это глядя по ответу, — развязно сказал Полтавский, засовывая руки в карманы.

— Это дело между нами окончательно покончено.

— Так-с, — протянул актер. — А только все-таки я вас убедительно прошу передумать, потому что я люблю…

— Все это я слышал, — перебил Животов, — если больше ничего не имеете, то и говорить не о чем.

— Иметь-то я имею, почтеннейший Филипп Иванович, только лучше…

— Говорите прямо, без предисловий, — нетерпеливо прервал хозяин.

— Как угодно-с, — поклонился Полтавский и нахально усмехнулся, — прося руки вашей дочери, я исполняю долг честного человека, поймите, долг…

Но продолжать было не надо. Актер почти испугался действия своих слов. Весь побагровевший, шатаясь, поднялся Животов со своего кресла и тяжело двинулся к Фунтикову, который тоже встал.

— Лжешь, негодяй, — прохрипел Животов и тяжело опустил руку на плечо актера.

Актер струсил, но старался скрыть это.

— Полегче, любезнейший, — сказал он, — честью любимой девушки не шутят.

— Где? — бешено крикнул Животов.

— Да в вашем же саду.

Животов упал в кресло и схватился руками за голову.

— Ты, пьяница, шулер, альфонс! — бешено вскрикивал он. — Ты посмел подойти к моей дочери.