веред и протянула ему чашку. Мэтью взял ее и утолил жажду.

Девушка отступила шаг за шагом, спокойно на него глядя, повернулась и затерялась между соплеменниками.

— Мэтью Корбетт! — позвал Прохожий По Двум Мирам, вставший рядом с ним. — Пойдем теперь со мной.

В состоянии нарастающей усталости, чувствуя, как туманится ум, Мэтью двинулся за Прохожим к дому медицинских сестер. Там обе женщины уже ждали его. Они омыли ему руки теплой водой из стоящего на огне горшка, высушили их и посыпали красным порошком, отчего Мэтью стиснул зубы и едва не закричал от боли. Но он твердо решил, что не даст повода над собой смеяться. Потом ему покрыли ладони липкой жидкостью с запахом сосновой смолы, и она была так же прохладна, как до того горяча была боль. Руки закрыли лентами белой материи, замотали сверху кожаной полосой и завязали, как перчатки без пальцев.

Сестры что-то говорили, хотели, чтобы он что-то сделал, а Прохожий не вошел в дом, и Мэтью был в полной растерянности. Тогда одна из женщин перевернула большой деревянный горшок в углу комнаты и села на него, предложив Мэтью сделать то же самое. Когда он опустился на этот импровизированный стул, сестры сняли с него ботинки Грейтхауза и точно так же обошлись с истертыми ногами — тот же порошок и та же смолистая жидкость. Потом повторили процесс с материей и кожаными полосками, завязав каждую на подъеме стопы. Мэтью хотел было встать, но они удержали его за плечи. Из глиняного кувшина с высоким горлом в чашку размером с кулак налили какой-то подозрительный черный эликсир и поднесли Мэтью к губам. Оставалось только выпить эту жидкость, и хотя она пахла мокрой землей, вкус оказался неожиданно приятным, как у перебродившего сока винограда или ягод. Его заставили выпить все до дна, после чего в голове зашумело и язык стал как меховой. На дне чашки остался осадок, похожий на черный речной ил.

— Вот, — сказал Прохожий, входя в дом. — Эти тебе подойдут. — И протянул Мэтью пару мокасин. Новыми их никак было не назвать, но с виду достаточно прочные.

Мэтью взял, примерил. Мокасины подошли, даже оказались удобными.

— В них сегодня спи, — сказал Прохожий. — Привыкни к ним. Эти английские ботинки для путешествия никак не подходят.

— Спасибо. И где я буду спать?

— Рядом с моим домом, на земле. Я тебе дам одеяло, спать на земле тебе тоже надо привыкать. Кроме того, — добавил он, — ночью приходят мои демоны.

Мэтью кивнул, решив, что намного лучше спать на земле, чем быть свидетелем посещения Прохожего демонами. Каковы бы они ни были.

— Сегодня вечером хорошо поедим, — продолжал Прохожий. — Но тебе рано захочется спать после… — Он запнулся. — Для того, что ты пил, нет английского слова, но сестры знают свое дело. Мы выйдем на рассвете, пойдем налегке и быстро. Настолько быстро, насколько у тебя получится.

— Мы?

— Ты один никогда этого человека не найдешь. Я тебе сказал, мне часы понравились.

Мэтью отметил, что часы по-прежнему у него в руках.

— Отлично. — То ли действовал напиток, то ли это нахлынула волна облегчения. — Я опять тебе благодарен.

— Благодарить будешь, когда мы его поймаем. А пока это, как говорят у вас, англичан, дело будущего.

Мэтью встал в своей новой обуви. Подошел к гамаку, где лежал с закрытыми глазами безмолвный Грейтхауз, опутанный пеленами.

Он вспомнил, что говорил ему Грейтхауз в то утро у Салли Алмонд:

«Я не могу быть с тобой все время. И мне очень было бы обидно видеть на твоей могиле год тысяча семьсот второй».

— И мне тоже, — сказал Мэтью тихо.

Но не менее важно — и даже гораздо важнее — было не дать Слотеру оставить на своем пути новые могилы. Мэтью молился о том, чтобы успеть, и чтобы когда придет время, у него хватило сил — и ума, выбравшись из самой глубокой ямы ада для тех, кто считает себя самым умным, — не просто оказаться равным этому монстру, но и превзойти его.

Но это, как говорят у англичан и индейцев, дело будущего.

Фургон они увидели впереди, на подъеме дороги. Одной лошади не было, а другая стояла, опустив голову и ссутулив плечи, не в силах дотянуться до листьев или стеблей съедобной растительности.

Мэтью шел вверх по холму вслед за Прохожим. В тусклом свете раннего утра тяжело висели над головой тучи и снова пахло в воздухе приближающимся дождем. Прохожий уже раньше показывал на отчетливые следы босых ног Слотера.

— Он несет что-то тяжелое, — сказал Прохожий, и Мэтью кивнул. Он знал, что это взрывчатый ларец.

Увидев, что одна лошадь отсутствует, Мэтью весь сжался. Он было думал, что ни одна из этих кляч не выдержит всадника. А если и выдержит, то вряд ли сможет быстро идти, даже понукаемая палкой. Но для Слотера лошадь — это все-таки возможность дать передышку ногам и легким и получить значительное преимущество перед своими преследователями. Перед одним из них по крайней мере.

Утром с первыми петухами Мэтью вывел из забытья мокрый нос обнюхивающей его собаки — это было рядом с жилищем Прохожего. Руки и ноги болели, левое плечо было все в кровоподтеках. Проснись он в таком состоянии в Нью-Йорке, провалялся бы в кровати до полудня, а потом потащился бы к врачу, но здесь, как он понял, подобные ранения считались не более тяжелыми, чем заноза в пальце.

Мэтью сбросил с себя одеяло, проверил, держат ли его ноги, и тут же из своей хижины появился Прохожий По Двум Мирам. Сегодня индеец в дополнение к килту, мокасинам и штанам надел темно-зеленый плащ, завязывающийся у горла. К пряди волос кожаным шнуром была примотана связка перьев, окрашенных в индиго и яркую зелень. На правом плече висел лук на кожаной ленте, украшенной бисерными изображениями разных животных, на левом — колчан с дюжиной стрел. На бахромчатом поясе — нож в ножнах и небольшой мешочек сыромятной кожи, где, как решил Мэтью, имелся запас сушеного мяса. Черной краской на подбородке, щеках и лбу Прохожего были нанесены изображения, которые Мэтью счел символами духов — молнии и вихри. Глаза индейца почернели и блестели опасным блеском смоляных ям. Как сказал бы Грейтхауз, Прохожий собрался на медведя.

Мэтью сообразил, что он-то выглядит не опаснее леденца — в грязной белой рубашке, при галстуке, в темно-бордовых панталонах и жилете без половины пуговиц, в изорванных в клочья чулках, обнажавших ноги вплоть до мокасин. Небритый, с грязными волосами, забитыми песком — при виде него щетина на щетке встала бы дыбом. Вот такой страшный он и будет сегодня, — подумал Мэтью, — потому что хотя он и вышел за Прохожим из деревни, храбрость его сделана из фольги и ее может смять в кулачке любой ребенок.

Их проводили несколько молодых воинов, насмехавшиеся над Прохожим, издевавшиеся над его безумием, но он не обращал на них внимания. Через некоторое время индейцам надоело, и они повернули обратно, оставив путников вдвоем. Прохожий двигался быстро, ничего не говоря, не глядя ни влево, ни вправо — глаза его смотрели только вперед, плечи слегка ссутулились. Он шел той странной перекатывающейся походкой, которую Мэтью видел у других индейцев. «Лисий шаг» называли ее кожаные чулки в Нью-Йорке — те торговцы мехами и охотники, которым приходилось иметь дело с индейскими племенами. Очень скоро Мэтью стало трудно за ним успевать. Прохожий понял, что так они потеряют друг друга из виду и снизил скорость до такой, какую наверняка назвал бы черепашьей.

Этой ночью Мэтью мирно спал на земле под коричневым одеялом, пока вдруг не проснулся в тишине. Отчего проснулся — он не знал. Неподалеку у затухающего костра сидела группа индейцев, ведя какой-то тихий разговор, но их голоса до Мэтью не доносились. Нет, его обеспокоило что-то другое. Он прислушался,