на ней — ленты перьев от трех или четырех индюков, окрашенных в разные оттенки красного, синего и зеленого. У старшего воина на голове красовалась своеобразная шапочка — по обе стороны множество индюшиных перьев, а посередине перо орла, торчащее как символ порядка, возникающего из хаоса. Луки и колчаны лежали на земле. Индейцы были жилисты и поджары, ни унции английского жира. Они повернули к Мэтью удлиненные лица: аристократы леса интересовались, что это еще за дрянь принес кот с помойки.
— Помогите! — Мэтью жестом указал на колодец. — Мой друг ранен! — Ответа, естественно, не последовало. Мэтью попытался по-французски, зная по опыту, что многие индейцы понимают этот язык — пусть даже всего обрывки, передаваемые из поколения в поколение от миссионеров-иезуитов или сульпициан: — Aidez-moi! Mon ami est blesse!
И снова никакой реакции.
— Mon ami est blesse! — повторил Мэтью, напирая на французское слово, означающее раненого. И добавил побудительное: — S’il vous plait!
Стало ясно, что эти индейцы французского не знают. Они сидели и смотрели так, будто Мэтью обращался к каменным статуям. Но ждать Мэтью не мог. Что будут делать индейцы — это их забота, а ему нужно привязать веревку к балке.
Закончив, он наклонился и крикнул вниз:
— Хадсон, я спускаюсь!
Ухватился окровавленными ладонями за веревку и хотел было перемахнуть через край, и тут пара рук, ощущавшаяся как покрытая кожей сталь, поймала его за плечи и отодвинула в сторону, как пустой мешок.
Трое индейцев смотрели на Грейтхауза, который не шевельнулся и не ответил на крик Мэтью. Мэтью не успел больше ничего крикнуть, как старик что-то сказал двум младшим уже более серьезным голосом — для необразованного слуха Мэтью это прозвучало как «ха-ха-ча-пак!» — и один из молодых без колебаний схватился за веревку и съехал вниз с быстротой молнии. Опустившись рядом с Грейтхаузом, индеец хлопнул его по затылку ладонью, и когда Грейтхауз заворочался и приглушенно то ли застонал, то ли выругался, индеец крикнул наверх какое-то слово. Определенно слово, хотя Мэтью оно показалось просто воплем.
Старик еще что-то приказал резким стаккато, слегка похожим на рокот малого барабана. Молодой человек в колодце обхватил Грейтхауза рукой поперек груди, другой держась за веревку, и начал подниматься, таща раненого с собой. Если бы Мэтью не видел это проявление физической силы собственными глазами, он бы не поверил, что такое возможно. Второй, подстраховывая, повис на веревке (балка заскрипела) и спустился вниз навстречу брату с ношей. Грейтхауз не висел мертвым грузом. Он из последних сил пытался опираться руками и ногами о камни, но Мэтью показалось, что сознание его уже затуманилось, и он думает, будто это два ангела несут его на небеса.
Грейтхауза извлекли из колодца с такой легкостью, что Мэтью сам себе показался фитилем, едва-едва выдерживающим силу тяжести (что вполне отвечало его самочувствию). Старший индеец сказал еще что-то — хе ке шакка тей, — услышал Мэтью, сделал жест, сжимая руку в кулак, и один из жилистых молодцов тут же подхватил Грейтхауза на плечо, словно половинку бараньей туши. «Хай-хай!» — сказал старший и стащил с Грейтхауза ботинки. Вылил из них воду и бросил на землю перед Мэтью. Еще одна короткая команда — что-то вроде резкого выкрика «тат!» — и молодые люди побежали в сторону, противоположную той, откуда Мэтью входил в форт. Тот, что нес Грейтхауза, лишь слегка сгибался под его тяжестью. Мгновение спустя индейцы скрылись среди развалин.
Старший хлопнул в ладоши, привлекая внимание Мэтью, и показал на ботинки. Мэтью понял. Чтобы куда-то идти, ему нужно что-то надеть на ноги. Ботинки оказались велики, но не слишком. Оглядевшись, он заметил, что треуголка его исчезла вместе с ларцом и пистолетом.
Индеец подобрал три лука и колчана и закинул себе на плечи. Лишь когда Мэтью надел второй ботинок, индеец повернулся и пустился бежать за остальными. Мэтью понял, что ему предлагают идти следом или не идти, как ему хочется, но если пойдет, придется успевать, несмотря ни на что.
И он побежал за старым индейцем, на каждом шагу испытывая укол боли от пальцев до колена.
Индеец бежал, не оборачиваясь, среди обгорелых развалин тех хижин, которые, быть может, поджигал его отец. Двоих молодых и Грейтхауза уже не было видно. Мэтью спотыкался, шатался и не падал лишь усилием воли, запасы которой все же не бесконечны. Старик выскочил из форта через зияющую оплетенную лианами брешь в стене и вбежал в сочащийся влагой лес. Мэтью спешил за ним по узкой тропе, по обе стороны которой росла непроходимая чаща. Массивные деревья переплетались ветвями в семидесяти футах над землей. Лианы толще якорных канатов свисали, казалось, прямо с облаков. С тихим шорохом кружились возле ног опавшие листья. Мэтью ощущал такую тяжесть, будто Бог придавил его пальцем. Не только потому, что Грейтхауз тяжело ранен и, вероятно, смертельно. А потому, что Слотер на свободе, и молчание Мэтью и — да, так, — его жадность сыграли свою роль в его бегстве.
Как же теперь жить?
Всего через три-четыре минуты он уже тяжело дышал, ноги налились свинцом, кровь ревела в ушах. Индейцев не видно было через густую листву — наверное, они уже опережают его на полмили. Сам он продолжал бежать изо всех сил, которых оставалось совсем немного, потому что гирями на ногах висела боль. Но он бежал, отмечая каждый шаг как всплеск боли, и наконец, наверное, отвлекся или просто отказали ноги, потому что вместо очередного шага лишь пошатнулся, оступился и растянулся на земле, проехав лицом по мокрым листьям.
Мэтью сел, мотая головой, пытаясь разогнать перед глазами серость. Увидел быстрое движение — на тропе футах в двадцати — тридцати впереди стоял старый индеец, вдруг появившись из леса. Встать, показал старик движением рук. Мэтью кивнул и поднялся — это было такое страдание, что даже Иов мог бы посочувствовать. Как только он оказался на ногах, индеец повернулся и побежал дальше, скрывшись из виду раньше, чем Мэтью последовал за ним.
То бегом, то хромающим шагом Мэтью вышел из лесу на широкое поле, заросшее высокой, по плечи, темно-бурой травой. Впереди ярдах в ста возвышалась стена из тесаных бревен, похожая на стену Форт- Лоренса, но в куда более сохранном виде. Над ней висел в воздухе тонкий слой синеватого дыма. Приблизившись, Мэтью услышал в поле вокруг себя перекличку невидимых часовых — одни изображали лай собак, другие воронье карканье. Тут же он понял, что его сопровождают — замелькали в траве темные силуэты индейцев по обе стороны от тропы. Они перекликались лаем и карканьем, обменивались еще какими-то высокими звуками, и Мэтью прикинул, что с каждой стороны от него пять или шесть воинов. Он бы мог испугаться их появления, но у него не было иного выбора, как двигаться вперед, потому что этим путем наверняка пронесли Грейтхауза, и Мэтью не решался ни замедлить ход, ни как-нибудь иначе выдать свою плохую физическую форму.
Эта мысль не оставляла его до той секунды, когда сзади возникли двое молодых людей, молниеносно схватили его за руки, подняли и понесли дальше через поле, даже не сбившись с шага.
Его внесли в открытые ворота. Со всех сторон окруженный татуированными воинами в уборах из перьев, он проследовал через голый земляной двор, где валялись мелкие собаки, свиньи и козы. Женщины с длинными блестящими черными волосами, в кожаных юбках и рубашках, похожих на жилеты, украшенные бисером и безделушками, вышли вперед, разговаривая и перекрикиваясь, кто нес младенца, кто тащил ребенка за руку, посмотреть на вновь прибывшего. Пришлось мужчинам прикрикнуть и кого-то оттолкнуть — Мэтью встретили с таким любопытством, с каким смотрели бы на японца на Док-стрит. Надо отдать женщинам должное — они тоже кричали и толкались, отстаивая свое право в весьма недвусмысленных выражениях. Плакали младенцы, собаки лаяли на ботинки Мэтью, поднятые на несколько дюймов от земли, козы метались, готовые боднуть всякого, кто попадется на пути. Если бы Мэтью не тревожился так отчаянно за жизнь Грейтхауза, это был бы первый акт комедии, но сейчас он боялся, как бы последний акт не оказался трагическим. Сквозь татуированную, убранную перьями толпу проглядывали жилища, которые у индейцев называются «длинные дома» — большие деревянные строения с полукруглой крышей из лент коры. Некоторые были намного длиннее тридцати футов и в высоту достигали двадцати. Из отверстий в крышах выходил синий дым общих очагов.
Мэтью понесли к одному из самых больших домов и, сопровождаемого кричащей толпой индейцев, внесли сквозь занавесы из звериных шкур, закрывающих вход. Здесь конвоиры резко остановились и уронили его коленями на землю.
