– Я уже ответил на ваши вопросы и считаю…
– Вы не поняли! – перебил его Всеслав. – Я был у Карины Серебровой. Она мертва. Вы убили ее?
Повисла пауза, после которой журналист издал нечленораздельное бульканье.
– Вы в своем у-уме? – отдышавшись, выдавил он. – Как… мертва?
– Если вы отказываетесь от разговора со мной, я сейчас же звоню в милицию! Там у вас состоится беседа со следователем. Только вы, скорее всего, окажетесь обвиняемым, милейший Григорий Александрович. Причем единственным! Знаете, чем это вам грозит? Так да или нет?
– Хорошо! – едва слышно вымолвил Ершов. – Где мы встретимся?
– Выходите на улицу, через дорогу, за табачным киоском – моя машина. У вас есть зонт? Жду не более трех минут.
– Да-да! Уже бегу…
Смирнов не успел закурить, как журналист, красный, возбужденный и взъерошенный, постучал в тонированное стекло окна. Он шумно дышал, возился с зонтом и порядком вывел из себя и без того сердитого сыщика.
– Да садитесь же!
– Я никого не убивал, – выпалил Ершов, со стуком закрывая дверцу. – Я… не знаю никакой… Карины.
– Однажды вы мне уже солгали и тем запутали следствие, – грозно сдвинул брови Всеслав. – Будете снова лгать, поплатитесь! Вот, полюбуйтесь! – он протянул журналисту фотографию, сделанную оперативником покойного Межинова. – Узнаете себя? За вами следили!
– Кто?! – дернулся приемный сын Мавры. – По какому праву? Я ничего противозаконного не делал.
– А Карина убита.
– Вы меня на понт берете! Не выйдет.
И так комично прозвучало в устах Ершова жаргонное словечко, что сыщик засмеялся.
– «На понт»! – передразнил он и перешел на «ты». Достал снимок мертвой женщины. – Да ты герой, братец-кролик! Гляди, коли такой храбрый!
Журналист взял фото – его рука ходила ходуном, подбородок отвис, а на лбу выступил пот.
– Н-не может быть… – прошептал Ершов, когда обрел дар речи. – Я даже в к-квартиру не заходил. Не решился. Постоял и… ушел. Я несколько раз приходил, но… позвонить так и не смог. Вы мне не верите?
Он положил снимок на колени, снял очки и начал тереть глаза. Смирнову показалось, он вот-вот заплачет.
– Откуда ты знаешь адрес Серебровой и ее саму? – в той же напористо-фамильярной манере продолжал сыщик. – Почему ты ее преследовал и убил? Любил, ревновал, не стерпел оскорбления, да?
– Что вы?! – замахал руками Ершов. – Не знал я ее вовсе! Познакомиться только хотел…
– Следователь будет долго смеяться, а ты – долго сидеть в тюрьме.
Журналист позеленел от ужаса, но стоял на своем:
– Не входил я! А про Карину Сереброву мне мать рассказала… перед смертью. Я ей слово дал, что никто, кроме меня, об этом не узнает.
– И что же она тебе такое рассказала?
– Это исповедь умирающего человека, – с мольбой глядя на Всеслава, патетически произнес Ершов. – Как я смею разглашать? Впрочем, разве у меня есть выбор? – Он помолчал, вздыхая с несчастным видом. – Когда мама почувствовала себя совсем плохо, то позвала меня…
– Не тяни! – подстегнул его Всеслав. – Времени в обрез!
– Она… была не в себе, и половину сказанного я не понял. Мама, вероятно, бредила… упоминала какую-то богиню то ли смерти, то ли вечного сна… ей-богу, я не сумею повторить дословно! В общем, смолоду она якобы занималась магией, и ей в ночь полной луны было видение… что через нее придет в мир
– Я сам разберусь! Ты продолжай.
– Ну… потом мама призналась, что судьба забросила ее в какой-то Березин, где она встретила одного очень красивого мужчину и влюбилась в него. Она зарабатывала на жизнь разными приворотными зельями, гаданием… скрывая все это от него. Вдруг она обнаружила, что забеременела, и вспомнила пророчество…
Рассказывая, Ершов все более увлекался, картина предсмертной исповеди приемной матери разворачивалась перед ним, как наяву.
В комнате стоял полумрак, пропахший лекарствами. Мавра Ильинична была очень слаба, каждое слово давалось ей с трудом, а приступы кашля надолго прерывали ее речь.
– Я знала, что в
