гидрокомбинезоны, зажгутовали.
- Владимир Яковлевич, - просил старпом, - скажите там, наверху, что нам нужно ещё шесть 'идашек'. Пусть ускорят подачу!
Первым в узкую шестиметровую трубу забрался Ямалов, ему в ступни уткнулся головой Микушин, затем вскарабкался Каравеков, но тут же вернулся. Он хватался за сердце и быстро переключал аппарат на 'атмосферу'. Его разжгутовали, дали отдышаться. Начальник штаба был бледен. Капли пота дрожали на стеклах маски.
- Ну что, Владимир Яковлевич, вперед?!
- Вперед...
Это было последнее его слово...
Каравеков влез в аппарат. За ним задраили крышку. Дважды раздался троекратный стук. Вышли! И тут же застучали в корпус водолазы. Копались они часа три, затем дали сигнал: 'Закрыть переднюю крышку, открыть заднюю'.
Повернув 42 оборота ключом 'розмахом'1, старший торпедист Кириченко распахнул заднюю крышку и отпрянул: из трубы осушенного аппарата торчали ноги Каравекова, обтянутые мокрой резиной. Начальник штаба не подавал признаков жизни.
Снова потухли глаза, поникли головы. Покойник в отсеке...
Из трубы торпедного аппарата достали ещё четыре 'идашки', два аккумуляторных фонаря и резиновую сумку с консервами и соками. Есть никому не хотелось, хотя истекали уже вторые сутки.
- Ешьте, ребята! - настаивал старпом. - Иначе сил не хватит на выход.
После приема второй кладки выяснилось, что теперь 'идашек' хватает на всех (нашли ещё несколько во втором отсеке). Теперь можно выходить всем!
Простучали водолазам: 'Готовы к выходу'. Но те, видимо, не поняли ответили двумя ударами: 'Закрывайте крышку'. Разумеется, они не знали, что подводники разыскали в отсеке новые аппараты и теперь у них полный комплект. Как договорились ранее, спасатели намеревались передать третью кладку и потому недоумевали, почему в отсеках готовы к выходу. Водолазы настойчиво требовали закрыть переднюю крышку, а Кубынин с не меньшей настойчивостью отстукивал: 'Готовы к выходу'. Эта перепалка длилась добрых полчаса. Наконец водолазы стукнули один раз: 'Выходите'.
23 октября. 15.00. Борт С-178
Стали готовить отсек к затоплению. Все надели гидрокомбинезоны. Отсек начал заполняться водой. Это были самые тягостные и самые мучительные часы. И без того плотный воздух сжимался все больше. Дышать стало очень трудно. Вредные газы, наполнявшие в преизбытке отсечный воздух, стали ещё токсичнее. Темнело в глазах, кружилась голова. А вода, обжимая ноги, живот, грудь, медленно подступала к подбородку.
Зыбин подплыл к Кубынину - Ну что, Серега, давай открывать крышку.
За рукоять 'розмаха', открывающего переднюю крышку, взялся сам старпом, потом его сменил Кириченко, затем Лукьяненко. Надо было сделать 42 оборота, но каждый проворот ключа стоил невероятных сил: градом катил холодный пот, чернело в глазах. Сказывалось отравление углекислотой. С облегчением убедились, что воздух, сдавленный в отсеке, никуда не травится. Открыли заднюю крышку. Теперь отсек сообщался с морем напрямую - через трубу торпедного аппарата № 3.
- Ну пошли, мужики! - скомандовал старпом.
Пошли, как стояли на стеллажной торпеде: Шарыпов, Тунер...
Едва Тунер, окунувшись с головой в воду вполз в торпедную трубу, как в маску ему уткнулись ступни Шарыпова. Матрос пятился. Тунер вынырнул, а вслед за ним в воздушной подушке появилась и голова Шарыпова. Шарыпов переключил аппарат на 'атмосферу' и отрывисто выкрикнул:
- Аппарат... завален... 'идашками'...
Так вот почему водолазы упорствовали: они сделали третью кладку! Теперь выход в море забит тяжелыми 'идашками'.
Матрос Киреев не вынес этого известия и потерял сознание. Его не стали разжгутовывать - бесполезно. Вода стоит выше груди. Ему поддули из баллончика гидрокостюм, и Петя Киреев лежал на воде, как резиновый матрас. Старпом подгреб к механику:
- Валера, попробуй стащить 'идашки' сюда или вытолкнуть за борт.
Зыбин нырнул в трубу пополз вперед. Из-за положительной плавучести его все время прижимало к своду аппарата. На тренажерах такого не было. Там труба заполнялась чуть выше половины и ползти было куда легче. Подергал первую суму с 'идашкой' - ни туда ни сюда. Неужели все? Конец? Так глупо...
Зыбин уперся ногами, подтянулся за направляющую для торпед и головой - молясь и матерясь - выпихнул все три сумы за борт. В глазах вспыхнули огненные искры. Подумал: 'Теряю сознание', - но, присмотревшись, догадался - искрит планктон. Возвращаться в отсек не было смысла: воздух в баллончиках на пределе.
Зыбин дал три удара - 'выход свободен' и вылез из трубы в нишу торпедного аппарата.
...Услышав три зыбинских удара, в отсеке возликовали и едва не закричали: 'Ура!' Путь к жизни свободен! Один за другим подводники приседали и ныряли в трубу. Самым последним, как и подобает командиру корабля, покидал отсек старпом. Кубынин посветил фонарем - все ли вышли? Все. Лишь плавал, поддерживаемый надувным костюмом, Петя Киреев. Кубынин попробовал притопить его и впихнуть в аппарат. Матрос не приходил в сознание, а проталкивать бездвижное тело целых шесть метров по затопленной трубе Сергей не решился. Он и без того чувствовал себя на пределе сил. Отравленная кровь гудела в висках и ушах, ныло в груди лопнувшее легкое. С трудом прополз по трубе. Выбрался на надстройку, огляделся: никого нет (у водолазов как раз была пересменка). Решил добраться до рубки и на её верхотуре выждать декомпрессионное время, а затем всплыть на поверхность. Потом потерял сознание. Его чудом заметили с катера...
Сергей пришел в себя в барокамере на спасателе 'Жигули'. В вену правой руки была воткнута игла капельницы, но боли он не ощущал - лежал в полной прострации. Врачи поставили ему семь диагнозов: отравление углекислотой, отравление кислородом, разрыв легкого, обширная гематома, пневмоторакс, двусторонняя пневмония...
По-настоящему он пришел в себя, когда увидел в иллюминаторе барокамеры лица друзей и сослуживцев: они беззвучно что-то кричали, улыбались. Ребята, не боясь строгих медицинских генералов, пробились-таки к барокамере...
Потом был госпиталь. В палату к Кубынину приходили матросы, офицеры, медсестры, совсем незнакомые люди: жали руку, благодарили за стойкость, за выдержку, за спасенных матросов, дарили цветы, несли виноград, дыни, арбузы, мандарины. Это в октябрьском-то Владивостоке! Палату, где лежал Кубынин, прозвали в госпитале 'цитрусовой'... Сергея огорчало только одно: комбриг изъял у него корабельную печать, особисты-чекисты забрали вахтенный журнал, а с кителя кто-то отцепил жетон 'За дальний поход' и отвинтил командирскую 'лодочку'...
Через несколько дней после того, как С-178 обезлюдела под водой, во втором отсеке вода медленно подобралась к кабельным трассам батарейного автомата и тот снова вспыхнул. Глубоко под водой в отсеке погибшей подводной лодки полыхал поминальный костер...
Спустя два месяца протараненную 'эску' подняли и поставили на клети в сухой док. Вместе со старшим лейтенантом-инженером Тунером мы поднялись по обледеневшим трапам к корме лодки. Я вошел в пробоину высотой и шириной с хорошую дверь. Жутковато входить в подводную лодку через прочный корпус, а не через штатные люки...
Мы сидим с Тунером в комнате у инженера-механика Валерия Зыбина и пьем вьетнамский апельсиновый ликер, заедая приторную сладость уральскими солеными груздями. Зыбин вспоминает:
- Перед самым столкновением написал четыре письма. Долго не мог собраться, но все же сел и написал. И вот надо же - остались в каюте, сгорели со всеми бумагами. Теперь садись и пиши по новой. А не могу.
На кухне хлопочет жена механика Тамара. В свежевыкрашенных волосах исчезла седина. Ее тогда огорошила соседка жены замполита. Вбежала и запричитала: 'Томочка, не расстраивайся! Наши утонули...' Тамара в обморок. Двое суток на таблетках, плакала, прижимая малышей, пока не узнала, что Валерий жив.
