– Да. Отчаянный. Это точно, – еще раз похвалился Лазарь. – Отжелал я уже всего, кроме одного единственного желания. Одно единственное желание я хочу осуществить любой ценой: никогда и ни в чем не хочу я идти на попятный, не хочу трусить, извиваться и бояться! И если бы встретился ты мне на пути, Совиньи, не как друг, которого знаю с пеленок, то бросился бы я на тебя с ножом и колол, и резал, и убивал бы тебя до тех пор, пока бы не умер ты или меня бы не задушил как бешеную собаку. О, если бы знали люди, какое это наслаждение и удовольствие ни в чем и никогда не извиваться ужом и не бояться! Как свободно у меня там, внутри, как все легко и расковано! Один бог у меня – вот этот длинный нож!

Теперь уже не прячась и не боясь ничего, Лазарь достал из под стола длинное блестящее лезвие кинжала. Большого, точно сабля, с красивой чеканной рукоятью.

– И все же, за мной силы больше! Ты на отчаянность идти должен, чтобы меня испугать, а я – и без отчаянности испугаю, – вдруг воспрял духом Совиньи. – Все дело в отчаянности, на которую тебе придется идти, если что… Отчаянность – это штука ужасная. Она огромные силы отнимает, и просто так она ни с того ни с сего не родится. Представь, Лазарь, на какую отчаянность ты должен пойти, чтобы добыть это свое «не бояться»! Ведь я могу тебя побить, придавить, но не убить ведь все-таки. Я очень долго могу балансировать на грани хулиганства. А хулиганство – это все-таки не убийство. А ты… Ты должен меня убить или… Ножевая рана – это милиция точно просто так не оставит. Ножевая рана, это для милиции – ножевая рана. Дело особенное! Это тюрьма. Тюрьма, Лазарь! Всегда и обязательно тюрьма! Твоя отчаянность такой большой должна быть, чтобы ты тюрьмы не боялся. Чтобы тебе в тюрьму пойти было, как мне – раз в проход между столиками сплюнуть! Ничего не стоит!

Но на Лазаря эти слова, кажется, не произвели ровным счетом никакого впечатления. Он весело проговорил:

– А по мне в тюрьму угодить, как тебе – раз в проход между столиками сплюнуть! По мне – отчаянность – это не беда, а даже очень хорошо! Вот ты ребрами сросшимися берешь, силой. А я другой способ изобрел: отчаянность. Я убью – не задумаюсь. Нож достану – просто так, под настроение. Я убить не боюсь, я сесть не боюсь, я тюрьмы не боюсь. Я о последствиях вообще никогда не задумываюсь. По мне главное – о последствиях не задумываться. Тогда и отчаянность будет. У меня отчаянность родиться и не должна: я – человек особенный, отчаянность у меня всегда и так есть. Главное в нашем деле – совершенно не задумываться о последствиях.

Я убью, сяду на десять лет, а в тюрьме еще такого же, как ты, только тюремного убью и буду сидеть до самой смерти и смогу такое настроение в своей голове удержать, чтобы ни разу ни о чем не задуматься и не пожалеть. Потому что иначе мне крышка.

– Да, ты особенный человек, Лазарь! – произнес Совиньи. – Потому ты мне и друг с самого нашего детства. Потому я тебя и уважаю. И все же твой способ сохранять себе хорошее настроение уж очень больших затрат требует. Чудовищных затрат. Нечеловеческих! Таких затрат, что сделав которые, мне кажется, жизнь вообще всякий смысл теряет. Что же за смысл в такой жизни? – продолжал говорить Совиньи. – Объясни мне. Я, правда, не понимаю. Но мне очень нужно понять! Хочу я твой опыт осознать и себе взять на вооружение. Может быть, я буду не как мой единоутробный брат с этих пор, а как ты. Может, я не старшему брату отныне стану подражать, а тебе. Не старшего брата поведение стану копировать, а твое. Хотя, скорее всего, как ты, я не смогу. Не готов я на всю эту отчаянность.

– А что за смысл, Совиньи, жить и знать, что вот случится случайность и вот в этот день именно случайно тебе случится случайность поиграть со мной, как кошка играет с мышью? Не-ет, Совиньи, покуда ты жив (а такие, как ты, всегда живы будут), таким, как я, одна доля – отчаянность и тюрьма. Только этот способ мы сможем выдумать, чтобы тебя не бояться.

– А как же нормальным-то людям жить? – спросил Совиньи.

– Пусть тоже какой-нибудь способ сохранить хорошее настроение придумают, – ответил Лазарь. – Я – свой. Они – свой. Только, боюсь, не придумают они ничего. Не такой уж я, Совиньи, и дурак. Если б можно было что-то придумать – придумал бы. Одна у нас дорога – в тюрьму.

– И все же, за мной силы больше! Ты на отчаянность идти должен, чтобы меня испугать, а я – и без отчаянности испугаю, – вдруг воспрял духом Совиньи. – Все дело в отчаянности, на которую тебе придется идти, если что. Отчаянность – это штука ужасная. Она огромные силы отнимает и просто так она ни с того ни с сего не родится. Значит, тебе сначала нужно отчаянность, отчаяние в себе родить, а мне – нет. И вот что, Лазарь, хоть ты и скажешь сейчас, что я брата своего копирую, но ответь: когда царя нет… Кто в его отсутствие царь?

– Наследник царя. Вот кто – царь! – ответил приятель безобразного человека.

– Верно, Лазарь! Я всегда говорил, что ты не только мой телохранитель, но и умный парень. Значит, пока в Лефортово нет моего брата, царь людей – это я. Я – царь людей!

Совиньи между тем проговорил:

– Опасаюсь холодного оружия. Но те, кто носят холодное оружие, должны опасаться тюрьмы. Они должны быть готовы идти на убийство. Я на убийство не готов. Это вообще не моя стихия. Ужасно опасаюсь холодного оружия. Ножи, кинжалы, кортики. Всякие там стилеты и рапиры. Тесаки. Все это – не мое. Рассекать плоть – это не мое. Мое – это бить, ссадины, ушибы, кровоизлияния. Переломы – это уже слишком, хотя в крайнем случае я могу. Человек человека разрезать никак не может. Вот собака собаку может укусить. Острые собачьи резцы могут разрезать. А человек человека – только ударить. А ты, Лазарь, как собака, – режешь. Не человек ты! Ты – как зверь. Как волк какой-нибудь! – сказал Совиньи, словно и не замечая мальчишку-официанта, уже довольно долго стоявшего возле них и безрезультатно ожидавшего заказа. Мальчишка-официант начал нервничать еще больше.

– Ладно. Ладно! Ты чего разошелся-то?! Ты поспокойнее, – проговорил Лазарь. – Экий шутник! «Невозможный» человек. Хватит тут про себя рассказывать!

Лазарь огляделся по сторонам.

– Смотри… Тише. Здесь тоже многие – такие же «невозможные», как и ты, отдыхают, – сказал он Совиньи вполголоса, очевидно, опасаясь, что кто-нибудь еще может расслышать.

– Я всего лишь подражаю своему старшему брату. Я во всем хочу быть на него похожим. Ты знаешь, какой человек мой старший брат? Скоро он приедет сюда и всем покажет!.. Ну да ладно. Хватит нам с тобой все разговоры разговаривать! Мы же не где-нибудь, а в шашлычной. А в шашлычной надо есть. Ужасно хочу есть! Эй, ну-ка принеси мне поскорее поесть! – прикрикнул Совиньи на мальчишку-официанта.

– Странный ты человек, Совиньи! – теперь уже с плохо скрываемым раздражением проговорил Лазарь. – Никак я не могу тебя понять. Что ты все прешь, как танк, неизвестно на кого и непонятно зачем? Не стоит ли тебе остановиться?