тела окрепли, ни один человек не желал, да и не мог настроить себя на благочинный лад и отказаться от своих намерений.
XXIX. Решено было прежде всего двинуться к царским родичам и разрушить их красивые и роскошные дома. Немедля приступив к делу, толпа разом бросилась на приступ, и дома рухнули… Разрушили же большинство зданий не руки цветущих и зрелых мужчин, а девицы и всякая детвора обоего пола, утварь же получал тот, кто первый схватит. Разрушитель спокойно взваливал на себя то, что разрушил или сломал, выставлял этот скарб на рынке и не торговался о цене.
XXX. Такое творилось в городе, так быстро переменился его обычный облик. Царь в то время находился во дворце и сначала не проявлял никакого беспокойства по поводу происходящего: подавить восстание граждан он намеревался без пролития крови. Но когда начался открытый бунт, народ построился по отрядам и составил значительное войско, он пришел в страшное волнение и, оказавшись как бы в засаде, не знал, что и делать: выйти опасался, но осады боялся еще больше, союзных отрядов во дворце у него не было, послать за ними тоже было нельзя; что касается вскормленных во дворце наемников, то часть их колебалась и уже беспрекословно не слушалась его приказов, а часть взбунтовалась, покинула его и присоединилась к толпе.
XXXI. В это время к уже отчаявшемуся было царю явился на помощь новелисим. Когда начался бунт, его во дворце не было; узнав о случившемся и опасаясь беды, он сначала заперся в своем доме и не показывался из него, боясь, что у входа толпа не отпустит его живым, если он выйдет, но потом новелисим вооружил всех слуг и домочадцев (сам он при этом не надел и панциря), и они, незаметно покинув убежище, с быстротой молнии помчались по городу с кинжалами в руках, готовые уложить на месте каждого, кто встанет на их пути. Пробежав таким образом весь город, они забарабанили в дворцовые ворота и явились, чтобы помочь императору. Тот принял их с радостью и только что не расцеловал дядю, решившегося умереть вместе с ним. И вот они решают немедленно вернуть из ссылки царицу, из-за которой
взбунтовалась толпа и разразилась битва, а самим спешно превратить дворцовых людей в копейщиков и пращников и выстроить их против тех, кто бесстыдно рвался на приступ. Устроившись в укрытиях, те принялись метать сверху камни и копья, многих убили и разорвали тесный строй нападающих, но восставшие, разобравшись в чем дело, снова обрели силу духа и встали теснее прежнего.
XXXII. Между тем во дворец доставили императрицу; она, однако, не столько радовалась тому, как с ней распорядился Всевышний, сколько ждала еще худших бед от мерзкого царя. Поэтому-то она и не воспользовалась удобным случаем, не попрекнула тирана за свои страдания, обличия не изменила, но посочувствовала ему и пролила слезы о его судьбе. Михаил же, вместо того чтобы переменить ей одежды и облечь ее в пурпурное платье, потребовал ручательств, что не станет она жить по-другому, когда уляжется буря, и смирится с уготованной ей участью. Царица все обещала, и перед лицом грозящей беды заключили они между собой союз. И тогда они вывели ее на самую высокую площадку Великого театра и показали взбунтовавшемуся народу, ибо думали, что смирят бурю его гнева, если вернут ему его госпожу. Но одни так и не успели увидеть ту, которую им показывали, а другие, хотя и узнали ее, еще больше возненавидели тирана, который и в гуще бед не освободил своего сердца от злонравия и свирепости [так как Зоя, по- видимому, еще была одета в монашеское платье, что вызвало у народа мысль о неискренности действий Михаила и что возвращение Зои лишь на скорую руку состряпанный спектакль, дабы успокоить восставших, а после с ними расправиться. — С.Д.].
XXXIII. После этого битва вспыхнула с новой силой» [53, с. 60–63].
Значительную роль в восстании сыграл патриарх Алексей Студит, потребовавший от синклита лишить негодного государя трона, а затем короновавший доставленную из монастыря Феодору — за день до того, как Зою вернули из ссылки (20 апреля). Восставшие приветствовали провозглашение Феодоры, причем, по словам Пселла, на ее сторону встал не только простой народ, но и «лучшие люди» и «все тогда отвернулись от тирана [Михаила V. — С.Д.] и в славословиях стали провозглашать Феодору царицей» [53, с. 64].
Император и новелисим бежали из дворца, захваченного и разграбленного чернью, в Студийский монастырь и там пытались найти убежище в церкви, но их буквально оторвали от алтаря, выволокли на улицу и ослепили, на чем настояла Феодора. Константин при этом держался с возможным мужеством, Калафат, напротив, обезумел от страха и, вопя, умолял о сострадании, обращаясь к злой и насмешливой толпе.
Год смерти Михаила V, которого Константин IX Мономах сослал на Хиос, неизвестен.
Константин IX Мономах
Константин Мономах отличался тремя достоинствами — родовитостью, богатством и красотой не только внешней, но и душевной. Вдовец, вторым браком он был женат на племяннице Романа Аргира. Зоя симпатизировала ему столь явно, что Михаил IV сослал его на остров Лесбос. После низложения Калафата Константин был возвращен из ссылки и назначен судьей фемы Эллада. 12 июня 1042 г. Мономах стал третьим мужем 64-летней Зои и василевсом.
Правление Константина IX является в каком-то смысле переломным в ходе византийской истории XI столетия. Именно на этот период пришлись начало агрессии турок-сельджуков, разворачивание наступления норманнов, церковный раскол Запада и Востока и невиданные ранее по силе мятежи знати. Центральная власть ослабла, империя стремительно катилась в пропасть кризиса. В такое тревожное время у руля государства оказался человек хотя и неплохой, но совершенно недостойный императорской власти — по крайней мере таким изображают Мономаха современники[91]. Константин IX прославил себя удивительной несерьезностью и невоздержанностью. Он «передал другим попечение о казне, право суда и заботы о войске, а своим законным жребием счел жизнь, полную удовольствий и радостей… Император, который редко думал о делах, но часто… о развлечениях, стал причиной многих болезней в то время еще здорового государства» (Пселл, [53, с. 83]). Должности василевс раздавал направо и налево, «чуть ли не весь рыночный сброд причислил к синклиту… В то время как у ромейской державы есть два стража: чины и деньги, а кроме того, еще и третий — разумное о них попечение и раздачи со смыслом, он сразу принялся опустошать казну и подчистил ее до последней монетки» (Пселл, [53, с.79]). Но народ любил беспутного императора.»Дело в том, — сокрушался по этому поводу Пселл, — что у людей, ведущих изнеженную жизнь в столице, мало понятия об общем благе, да и те, у кого такое понятие есть, забывают о долге, когда получают то, что им любо» [53, с. 79].
Константин IX был человеком, свободным от высокомерия, доброжелательным и улыбчивым, большим шутником. Оценивая императора спустя много лет после его смерти, Пселл писал, что он оказался «… наделен… даром завоевывать сердца подданных, умел найти подход к каждому, всякий раз использовал средства, пригодные, по его мнению, именно для этого человека, и действовал с большим искусством, при этом не морочил людей, не разыгрывал перед ними комедий, но искренне старался доставить им приятное и таким образом привлечь их к себе… Я никогда не знал раньше, да и не вижу и сейчас… человека более сострадательного, более щедрого и царственного, нежели Константин… он даже царем себя не считал в тот день, когда не выказывал человеколюбия или не проявлял щедрость своей души… [однако] во все свои деяния [Константин IX] привносил напряжение, резкость и крайности. Если он пылал страстью, то страсть его не знала границ, если на кого-нибудь гневался, то трагическим тоном живописал пороки предмета своей ненависти, при этом многие из них выдумывал, а если уж любил, то сильнее его привязанности нельзя было и вообразить… возвышал он [друзей. — С.Д.] постепенно, а низвергал сразу и тогда уже все делал наоборот; впрочем, иногда, словно в кости играя, он возвращал людей на прежние их должности… он совершенно не заботился о своей безопасности, во время сна его спальня не запиралась, и никакая стража не несла охраны у его дверей… Когда его за это порицали, он не обижался, но упреки отводил, как несообразные с Божьей волей. Он хотел этим сказать, что царство его от Бога и им оберегается, а сподобившись высшей стражи, он пренебрегает человеческой и низшей… Ни в чем не желая отступить от исторической истины… хотя правдиво и без утайки рассказываю о пороках Константина, не меркнет его сияющая добродетель, и, как на весах, под грузом его благих деяний клонится книзу чаша добра… Какой
