12 апреля 1034 г., когда Роман III Аргир еще лежал непогребенным, Зоя отпраздновала свадьбу со своим любовником Михаилом (родом из Пафлагонии, откуда и прозвище) и, таким образом, возвела его на трон. Иоанн Скилица с презрением именует его «трехгрошовым человеком» [139, с. 37]. Пселл другого мнения: «Характер Михаила заставляет меня раздваиваться в своих суждениях». Новый василевс был неучен, но «воспитал свой нрав лучше, чем иные постигшие эллинскую науку философы». Он отличался умом, усердием, как человек был прост и доброжелателен. «Скажу об этом муже следующее: если бы не братья, с которыми его связала злая судьба… с ним не мог бы поспорить ни один из прославленных императоров» [53, с. 36]. А братьев у василевса было четверо: три евнуха (Иоанн, Константин, Георгий) и неоскопленный Никита, стратиг Антиохии. Никита к 1034 г. умер, а остальные с жадностью набросились на «пирог», доставшийся Михаилу, стремясь урвать кусок пожирнее. Многочисленные родственники «пафлагонцев» — так звали братьев в народе — старались не отставать от предприимчивых евнухов. Наибольшим авторитетом среди них пользовался Иоанн Орфанотроф («кормилец сирот», т. к. в его ведении находились государственные приюты). По свидетельству Пселла, способный, хитрый и коварный евнух «обладал трезвым рассудком и умен был, как никто, о чем свидетельствовал его проницательный взгляд. С усердием принявшись за государственные обязанности, он проявил к ним большое рвение и приобрел несравненный опыт в любом деле, но особую изобретательность и ум выказал при обложении налогами… Ничто не укрывалось от него и никто не помышлял от него укрыться… он был изменчив душой, умел приноровиться к самым разнообразным собеседникам и в одно и то же время являл свой нрав во многих обличьях. Напившись (а он питал слабость к вину), Иоанн сразу пускался во все безобразия; тем не менее он ив этом состоянии не забывал печься о государственных делах, сохраняя свирепое выражение лица и хмурый взгляд» [53, с. 38]. Единственным постоянным качеством Орфанотрофа являлась его преданность брату-василевсу. Это, впрочем, не мешало Иоанну расшатывать державу, назначая на высшие посты государства родню и закрывая глаза на ее воровство и иные бесчинства.

Финансовая политика Орфанотрофа (новые поборы, порча монеты) вела к обогащению торговой знати и обнищанию основной массы населения. Со времен Михаила IV появляются сообщения о междоусобных войнах окраинных должностных лиц, использовавших подчиненные войска для «выяснения отношений» друг с другом. Промышленность, особенно в Константинополе — крупнейшем ее центре, — пришла в упадок. Вдобавок почти каждый год страну поражали бедствия — то град, то засуха, то саранча, то эпидемии, а в 1040 г. в столичной бухте по неизвестной причине дотла сгорел императорский флот. Все это роняло престиж императора и его всесильного фаворита. «Нет пафлагонцам Божьей милости!»-говорили в народе.

Но в начале и середине правления Михаила IV империя добилась существенных военных успехов. В 1035 г. ее флот опустошил нильскую дельту, и устрашенный халиф Египта заключил с Византией 30-летний мир. Годом позже на Дунае ромеи отразили натиск печенегов, брат императора Константин отбил арабов от Эдессы. К концу 1030-х гг. Георгий Маниак, уже катепан Италии, вернул империи почти всю Сицилию, нанеся мусульманам ряд сокрушительных поражений.

Михаил IV во всем полагался на Орфанотрофа. Сам он был очень суеверен, а увлечение царя монахами-аскетами доходило до смешного: бывавших во дворце таких назореев император упрашивал ночевать на своей постели, а сам ложился на низкое ложе, положив под голову камень. «Спасаясь», он лично ухаживал за больными, от сожительства с женой уклонялся, объявляя это грехом. Для столичных проституток василевс выстроил специальный монастырь «очищения». Несмотря на такое благочестие, столичная молва упорно обвиняла его в пристрастии к колдовству.

Император с детства страдал эпилепсией, и с каждым годом приступы ее делались все чаще и сильнее. «Поэтому он почти не устраивал выходов и неохотно появлялся на людях, а если имел намерение принимать послов или исполнять иные из императорских обязанностей, то те, кому поручено было следить и наблюдать за ним, с двух сторон навешивали пурпурные ткани и, едва лишь замечали, как он закатывает глаза, начинает трясти головой или иные признаки болезни, сразу же удаляли всех присутствующих, затягивали занавес и принимались хлопотать вокруг лежащего, как в спальне. Он легко был подвержен приступам, но еще легче от них оправлялся, при этом недуг проходил бесследно и к нему возвращался непомраченный рассудок. Шел ли он пешком, ехал ли на коне, его окружала стража, и если начинался припадок, эти люди плотной стеной окружали его и приходили на помощь… В перерывах между приступами… царь неутомимо пекся о государстве и не только обеспечивал благоденствие городам внутри наших границ, но и отражал натиск соседних народов — иногда посольствами, иногда дарами, а то и ежегодными военными экспедициями» (Пселл, [53, с. 39, 40]). Позже к эпилепсии добавилась водянка, и к концу царствования Пафлагону все тяжелее и тяжелее было управлять государством, внешнеполитическое положение которого ухудшалось с начала 1040-х гг. день ото дня.

Вспыльчивый Маниак не поладил с друнгарием флота Стефаном Калафатом (зятем царя), избил его, и обиженный друнгарий послал в столицу донос на катепана. Георгий был смещен, а Калафат быстро потерял остров. Лишь в осажденной Мессине до 1042 г. держался гарнизон протоспафария Катакалона Кекавмена.

Норманны захватили южноиталийский город Мельфи, сделав его своей основной базой. В марте 1041 г. новый катепан Михаил Докиан был разгромлен ими в первый раз, летом-вторично, а в сентябре не только в третий раз проиграл сражение «варварам», но и сам попал в плен.

Летом 1040 г., протестуя против невыносимых налогов, возмутились жители Белграда. Мятеж возглавил болгарин Петр Делян. Многие знатные его соотечественники, тяготившиеся ромейским владычеством, присоединились к нему, вскоре бунт перекинулся на Диррахий. В 1041 г. имперские войска понесли от восставших поражение при Фивах. Умиравший от водянки Пафлагон явил пример собственного мужества, собрал войска и повел их против мятежников. Готовя поход, царь позаботился обо всем — транспорте, продовольствии, снаряжении и прочем, что поразило современников, так как военному делу Михаил IV был вовсе не обучен. Делян в конце 1041 г. был ослеплен в результате внутренних распрей среди восставших, а с их армией Пафлагон блестяще справился и по возвращении из похода отпраздновал триумф. «И вот он торжественно въезжает в столицу, а весь народ высыпает ему навстречу. Видел его и я; он трясся на коне, как покойник на катафалке, а его пальцы, державшие поводья, были как у гиганта — толщиной и величиной в руку (до такой степени воспалилось у него нутро), лицом же он вовсе не походил на себя прежнего. Таким образом он… показал ромеям, что воля может поднять и мертвых, а рвение к прекрасным делам — одолеть телесную немощь» (Пселл, [53, с. 50]).

Незадолго до кончины (10 декабря 1041 г.) Михаил IV Пафлагон принял схиму.