У трупа Апельсина

Как известно, эволюция человека остановилась. Вернее, теперь следовало говорить: было известно. Потому что сотруднику Специального агентства расследований думского комитета «А» (или сокращенно САГЕН) Ивану Кожедубу, стоявшему возле окна у трупа убитого гражданина Апельсина, было очевидно, что в этом вопросе, как минимум, не существует прежней ясности. Одним из доказательств, теперь уже мертвым, служил сам гражданин Апельсин.

То, что смертью гражданина Апельсина станет заниматься в том числе и прежде всего САГЕН, наверняка и было обусловлено тем фактом, что Апельсин И. А., являясь гражданином России, не был человеком, хотя и отличался от Гомо сапиенс столь незначительно, что обнаружить это можно было лишь при внимательном исследовании. Именно для того, чтобы каждый встречный и поперечный сразу узнал правду, что в гражданине Апельсине течет нечеловеческая кровь, работники ЗАГСА записали ему в паспорт фруктовую фамилию. Встречая сограждан по фамилии Апельсин, Дыня, Яблоко, Грейпфрут или, скажем, Ананас, любой из москвичей, в том числе и сотрудник САГЕН, «на лету» понимал, с кем имеет дело…

Так было до последнего времени. Потому что метить метисов фруктовыми фамилиями было признано незаконным и безусловно нарушающим их права. Так что тысячи Дынь, Киви, Мандаринов и Кокосов уже успели сменить свои дискриминирующие их фруктовые фамилии на привычных всем Кузнецовых, Ивановых, Хабибуллиных, Хасбулатовых, Шойгу… В общем на любую фамилию из распространенных в различных регионах Российской Федерации, разнообразных по своему национальному составу… Кому какая казалась благозвучней, а главное — выгодней.

В железнодорожном поселке

— Я тебя прирежу!.. — сказал Вере Павловне Кузнецовой ее зять, Мандарин. — Прирежу, и ничего мне за это не будет!.. Я останусь Мандарином! И дети мои останутся Мандаринами!.. И внуки мои!..

— Не будет у тебя внуков, обезьяна ты тропическая!.. Осел и лошадь могут иметь детей, но внуков они уже не увидят!.. — стоя над кухонной раковиной, в которую из старого крана с шумом била ледяная вода, проговорила с ненавистью Вера Павловна — тетя Вера, обходчица с железной дороги, приземистая, толстая баба с обвисшими щеками, редкими волосенками на голове и красными натруженными ручищами.

Время от времени она отнимала от синяка под глазом полотенце и мочила его в воде.

— Раз на раз не приходится! — со злостью ответил Мандарин. — Все это бабские враки… Осел! Лошадь!.. — передразнил он тещу. — Откуда вы этого понабрались!.. И Танька тоже!.. Тоже мне, генетики!.. Ученые недорезанные!.. Послушать ваших ученых, так и меня на свете быть не могло. Но я есть!.. Мандарин!.. — вдруг взвизгнул он, приходя в прежнюю ярость. — И только Мандарин!.. И имя поменяю! И детям всем поменяю!..

Теща в отчаянии выронила полотенце и зарыдала:

— Ну зачем, Сережа! Зачем тебе это?!.. Ведь тебя-то, слава богу, не отличишь. Никак от человека не отличишь!..

— Я — человек! — взвизгнул Мандарин.

— И детки у вас с Танюшей хорошенькие — человечики человечиками… — продолжала теща, не обращая на него внимания. — А анализы эти… Кто их делает?!.. Да и ошибаются они! И взятку дать можно!.. Чтоб записали кем надо. А ты сам, сам на рожон лезешь!.. Зачем?!.. Пожалей детей!.. Неизвестно, как все вывернется!..

Она упала на пол и принялась целовать Мандарину потные голые человечьи ступни в последней надежде умолить его.

Мандарину стало неловко за припадок животного буйства. Он и сам в глубине души понимал: теща права. Природа дала ему преимущество в этой отчаянной борьбе за выживание. Им стоило воспользоваться, а не уничтожать в угоду каким-то там принципам. Принципы пока можно подержать и про себя…

Зря он врезал Вере Павловне!.. И без него эта простая русская тетка замордована жизнью дальше некуда. К тому же вон — ноги лезет целовать, во внуках души не чает. А ведь в них — его, Мандариновы, гены, его ДНК!.. В припадке раскаяния Сергей принялся поднимать тещу с пола…

— Ладно, ладно! Не рыдай! Будем все Кузнецовыми! Как ты!.. И я, и дети!.. Не оскудеет Кузнецовыми земля Русская!..

— Да плевать мне на нее!.. — проскулила теща, вставая; с колен. — Малышей жалко!.. Вдруг чего… Вон, слышал вчера, что в телевизоре Бухенвальд говорил… Чего предлагает!..

— Жору слушать не надо. Он — фашист!.. — мрачно проговорил Мандарин, прекрасно понимая, что слушать Бухенвальда будут вне зависимости от его, Мандарина, советов. В том числе и тетя Вера. Она-то как раз в первую очередь. Ведь это у нее зять и двое внуков — Мандарины!

У трупа Апельсина

— Я уверен, его прикончили свои!.. Это в их характере… Но конечно же, теперь все свалят на наших!.. — уверенно сказал Кожедубу Бухенвальд. — Ты должен найти этого паршивого индиго- убийцу!..

Прозвище Жора получил в юности: провалившиеся щеки, запавшие глаза, окруженные темными кругами, — будто долгие месяцы провел за колючей проволокой… Даже в печати его часто называли не по фамилии — Норицын, а старым партийным прозвищем — Жора Бухенвальд.

Оба по-прежнему стояли в зале, в которой на полу было распростерто тело убитого Апельсина. Кожедуб с неприязнью посмотрел по сторонам: ощущение у него было такое, будто он находится в каком-то зоологическом музее: между огромным чучелом крокодила, стоящим вдоль стены, и чучелом какой-то обезьяны у окна протянулись длинные застекленные полки. На них между разнообразных безделушек, видимо привезенных покойным хозяином из разных стран, стояли сосуды с большими высушенными пауками и ящерицами, яркие бабочки в коробках под стеклом, большущие яйца каких-то птиц. Стены были увешаны фотографическими картинками, изображавшими сцены из жизни дикой природы…

Все это животное разнообразие словно бы в какой-то момент замерло — крокодил разинув пасть, обезьяна словно бы собираясь уцепиться за ветвь дерева, паук — приближаясь к жертве, ящерица — собираясь стремительно исчезнуть под камнем, на котором она сейчас сидела. Словно бы замер и лежащий на полу хозяин всей этой коллекции. И только слипшиеся от крови волосы на его затылке говорили о том, что ему уже не подняться…

Над телом до сих пор корпел судебный медик. Кажется, разговор Кожедуба и Норицына, стоявших