— Пускай каждый принесет из дому фонарь, а рояль можно одолжить. На чем вы будете играть?

— Я скрипач.

— А можешь сыграть на виолончели? У нас еще не было никого, кто играл бы на таком инструменте.

— Увы, я только скрипач.

— Не беспокойся, обойдется. Уж я как предводитель дворянства постараюсь, чтобы публика пришла и на скрипичный концерт.

И правда, вечером толпы народа повалили на концерт. Подъезжали богатые сани из палисандрового дерева, украшенные золотом и серебром. Приехали дамы разодетые в горностаевые шубы. Как обещал предводитель, каждый из участников привез с собой стул и фонарь.

— Ты особенно нравился жирным дамам, — Юзеф подхватил воспоминания. — Помнишь, как они говорили: такой маленький, худенький, а как у него пальцы скачут. Нет, такого парня в Кременчуге еще не было.

— Почему он играет без пальто, — воскликнула какая то сердобольная дама, — ведь в зале мороз.

— У него нет пальто, — сказал хитрый импрессарио.

— Давайте соберем ему на кожух. Мальчик стоит кожуха. Хорошо играет.

— Потом, кто-то бросил тебе кожушок, помнишь?

— Одень, а то простудишься. Сразу лучше пойдет музыка.

— Пришлось тебе надеть кожух и все были чрезвычайно рады. Предводитель дворянства от удовольствия потирал руки.

— Останьтесь у меня на недельку, я вас хоть откормлю.

— Нельзя, нам нужно быть в Полтаве.

— Полтава от вас не уйдет. Дайте мне только взять в руки вашего антрепренера. Это наверное жулик. Деньги берет, а ребят не кормит. Знаю я этих импрессарио, — грозился предводитель дворянства.

Генрик и Юзеф смеются, вспоминая забавные происшествия из своей карьеры. Будто и не было прошедших тридцати лет. На дворе идет мартовский снег, засыпает окна. Городского шума не слышно, обнаженные ветви деревьев гнутся под тяжестью снежных хлопьев. Через несколько минут на темном шелковом небе покажутся звезды. Внезапно Генрик опять начинает бредить. Теперь он всю ночь будет метаться в своей постели.

— Мама, спаси меня, — шепчут сухие губы. — Пошли смерть, довольно боли.

Руки больного рвут край простыни.

— Я не использовал талант дарованный мне провидением? Что хорошего сделал я людям, родине? — говорит больной как будто в полной памяти. В действительности же он уже ничего не видит вокруг.

Мартовское утро приходит поздно в комнату, заставленную мебелью, с зеркалами на стенах, с картинами, с коврами на полу. Прерывистое дыхание больного утихает, иногда снова слышится с большой силой.

У кровати, в теплом халате и теплых туфлях сидит бедная, бледная Иза. На голове чепчик. В руках термометр.

Как только проснется, надо померить температуру, думает она.

На лице Генрика задержался игривый солнечный зайчик. Виртуоз выглядит лучше. Солнечный луч посеребрил его голову. Лицо успокоилось, черты разгладились. Не слышно хрипа, но и не слышно дыхания. На стиснутых губах показалась пена.

— Генрик, может быть тебе дать что нибудь — спрашивает Иза.

Она платочком вытирает ему губы. Больной молчит. Солнечный луч освещает голову на подушке. На губах опять появилась пена.

— Генрик проснись, я с тобой… — просит Иза.

Она снова вытерла мужу стиснутые губы. Прибежала сестра. Она прикоснулась к голове больного, потом закрыла ему веки.

— Он спит, — воскликнула Иза и с силой оттолкнула сестру, как бы пытаясь вместе с ней оттолкнуть смерть.

— Да, он спит… вечным сном, — ответила сестра и взглянула на часы: девять часов утра, 31 марта 1880 года.

— Остановилось сердце. Пульса нет.

Сестра покрывает лицо покойника белым платком. По обе стороны кровати она ставит горящие свечи, складывает руки покойника крестом на груди и вкладывает в пальцы серебряный крест.

Иза стала на колени у постели мужа и громко заплакала.