Харьков встретил их овацией. На концерты съехались окрестные помещики и богатые промышленники. Больше времени, чем концерты, занимали бесконечные приемы и пиршества. Венявский простудился, заболел воспалением легких и его привезли назад в Москву. Болезнь упорно не проходила. Стало худо с деньгами. Брат Юзеф, сообща с Николаем Рубинштейном кое-как покрыли важнейшие домашние расходы. Взносы в парижский страховой банк не были уплачены и полис стал обыкновенной бумажкой. И это важное дело закончил брат.
Два концерта в Москве и два концерта в Петербурге с участием Антона Рубинштейна и друзей Генрика принесли несколько тысяч рублей. В конце февраля 1880 года скрипач начал поправляться, что вновь пробудило надежды. Воспаление легких прошло, но сердце было уже изношено.
Последнее пристанище в земной жизни великого виртуоза, волшебника скрипки — дом мадам фон Мек на Рождественском бульваре в Москве.
Сколько бессонных ночей колебалась температура! Сколько часов пролежал больной в бреду. Перед Венявским одна за другой проходили картины его жизни. Во время кратких минут улучшения, он мучительно искал ответ на вопрос:
— Что останется после меня? Захочет ли кто-нибудь играть мои произведения, и так немного… так немного… — сокрушался виртуоз, мучил свое бедное сердце.
Врачи поддерживали надежду.
Ему же всего сорок пять лет, должен выдержать, — успокаивали они Изу.
Но виртуоз задыхаясь и ловя устами воздух, знал! Тихо, чтобы не услышала жена, шептал в моменты когда проходил припадок астмы:
— Мама, спаси меня! Дай мне умереть. Уж ничего из меня не будет. Я как старое сухое дерево.
Иногда он срывался с постели, хотел куда то бежать, падал на ковер и не мог подняться.
— Мама, спаси меня! Ведь уже все пропало. Зачем они нас обманывают!
Сестра милосердия, фельдшер и жена с трудом поднимали его с пола.
Утром приходил врач и выслушивал отчет о проведенной ночи. Он — добрый, внимательный и заботливый человек. Ничто не может нарушить его официальный оптимизм.
— Ничего страшного. Во время болезни бывают вещи похуже.
— Доктор, организм уже мне не принадлежит. Все происходит помимо моего желания, часто вопреки мне. Я стал обузой себе и окружающим.
— Но вы же спали? — перебивает врач.
— Как заяц под кустом.
— Надо чтобы вы спали. Я вам пропишу снотворное.
— Пожалуйста. Только пропишите уж такую дозу, чтобы я больше не проснулся. Я хочу такого сна, — мягко сказал больной.
— Подавать лекарство вам будет сестра. Предупреждаю.
— Что нового в мире? — спрашивает больной. — Дайте я подумаю о чем то другом. Говорят о замыслах Вагнера, о «Норе» Ибсена. Еще услышим и «Евгения Онегина» Чайковского.
— Доктор, пришлите ко мне брата, я хочу послушать Чайковского.
После ухода врача, Венявский засыпает, его мучают кошмары. В конце сон начинает принимать реальные формы… Ему снится, что у зеркала стоит брат Юзеф. Он хочет позвать его.
— Иди ко мне дорогой, сядь около меня. Ведь ты уже не сердишься на меня за познанскую девушку? Это не я распространял о тебе нехорошие слухи. Мы же могли всю жизнь выступать вместе. Это виновата пресса, а может быть импрессарио. Я не брал твоих денег, спроси у мамы. Я часто выигрывал в карты. Проигрывать я начал только после разрыва с Ольгой. Может быть, я плохо сделал, что не остался в Америке, но я никому уже не нужен и самому себе — чужой. Очень прошу тебя, Юзеф, прости меня.
Сонное видение исчезает, лицо Юзефа расплывается в каком-то тумане. После пробуждения больной чувствовал себя усталым, ничего не хотел есть.
— Спасибо, я не хочу есть.
— Надо есть, ты лишишься сил, — просила Иза.
— Да, я знаю… потом буду лежать в берлоге, как грязный скел. Нет! Дай мне, пожалуйста, роман Крашевского. Где-то должна быть «Старая повесть».
Но прочитав несколько страниц, он оставляет книгу и говорит Изе:
— Я хочу приготовиться к смерти. Я уже не выздоровею.
— Доктор думает иначе, — перебивает Иза.
— Ты получишь деньги по страховому полису. Это даст 200 до 300 тысяч франков. В Люблине за эти деньги можно скромно прожить.
— Моя родина — Англия. Без тебя я здесь жить не буду, — почти шепотом отвечает Иза.
— Как хочешь, дорогая. Я думал, что тебе будет лучше с моей матерью.
— Твоя мать, Генрик, — ангел, но я предпочитаю свою. Впрочем, — спохватила Иза — мы ведем совершенно лишний разговор. Ты не умрешь, не можешь умереть. У тебя дети… Увидишь, ты создашь еще произведения не хуже Вагнера.
Венявский закрыл глаза, у него не было сил продолжать разговор, который и ему показался излишним. Все же он хочет еще что-то сказать.
— Прости меня Иза, если я не всегда следовал твоим желаниям, как муж… Но… я любил тебя моим молодым сердцем.
Следующие за тем дни стали для всего дома кошмарным сном. Больной постоянно впадал в безпамятство. Он разбрасывает постель, сбрасывает со столика фрукты и лекарства, и несмотря на бессилие, срывается бежать. Когда приходит в себя, извиняется перед женой и сестрой милосердия, но не хочет, чтобы его кормили. Он хочет все делать сам, и через минуту выливает себе на грудь стакан кофе. В беспамятстве и в бреду зовет мать, впрочем не только ее. Ему все кажется, что Юзеф или Юльян стоят в темном углу комнаты. Он рвет свою черную бороду, большие глаза тревожно рассматривают стены комнаты, обитые голубым шелком. Раскрытые уста с трудом ловят воздух.
На улице стоят сильные морозы, но в комнате больного температура 22 градусов тепла. Так приказал доктор Захарин.
В иные дни Венявский совершенно спокоен. Ему становится лучше, и он планирует турне по всей Европе. Он заработает много денег и обеспечит судьбу своей семьи.
У Изы уже не было сил, но она всегда хранила для мужа спокойную улыбку и тихое слово утешения.
Однажды в марте после обеда пришел Юзеф.
— Мне говорили, что ты хочешь послушать Вагнера. Я обрадовался, ведь это признак, что ты приходишь в себя, — дипломатически, придавая своему голосу убедительность, сказал брат.
Генрик тихо промолвил:
— У меня к тебе просьба. Я прошу, чтобы меня похоронили в Варшаве на Повоизковском кладбище.
— Мы исполним твою волю, только зачем говорить об этом! Дела, ведь не так плохи. Я принесу ноты и сыграю тебе эту оперу.
— Ты помнишь наш концерт, — добавляет он — в Кременчуге Полтавской губернии?
— В сарае с дырявой крышей. Снег шел прямо на голову, — оживился больной и начал смеяться.
— Сарай, веселый сарай, в Кременчуге. Предводитель дворянства, славный дядя, сказал мне тогда:
— В этом сарае и не такие концерты бывали, а выдержал, ну и вас выдержит. Сколько вас?
— Двое.
— Для двух ребят и говорить нечего. Здесь же выступали большие цирки!
— Как, ведь здесь нет стульев.
— А зачем они? У нас на представление каждый приходит со своим стулом.
— Нет света, нет рояля.
