разных деталях его гардероба. Она заказывала ему одежду, белье и обувь, ничего не говоря. Просто, она видела, что ему необходима обновка, и заказывала у портного или сапожника соответствующую вещь. Сэр Томас не всегда замечал, что надевает что-то новое. Только насчет денег было труднее, хотя он никогда не интересовался, на что расходует деньги его супруга. Он заботился только о том, чтобы она не выходила за рамки бюджета.

В Лондоне Иза чувствовала бы себя совершенно хорошо, если бы не сплин мужа. Он хорошо относился к ее родителям… но ему не о чем было с ними говорить. Они друг друга не понимали, хотя Генрик прекрасно знал язык и читал Шелли и Теннисона в оригинале. Он обещал себе, что посвятит пребывание в Лондоне посещению знаменитых памятников старины, собраний, музеев и выставок. Но не успел он открыть чемодан, как его уже встретил мистер Гентцер с заманчивыми предложениями и, улыбаясь, вручил розы для Изы.

— В августе на концерт никто не придет, — возражал скрипач.

— Я думаю, что мы заработаем на подарок вашей супруге. Что вы можете сыграть?

Генрик отказывался, как только мог, говорил, что устал от последних концертов, но мистер Гентцер настаивал до тех пор, пока не услышал желанный ответ.

— Концерт Бетховена с оркестром. Откроем Пятой симфонией. После антракта «Легенда» с оркестром и фантазия из «Фауста».

Импрессарио быстро записал программу концерта на бумажке и переменил тему беседы.

— Как прошло путешествие?

— Спасибо, довольно хорошо.

— Это значит, что вас задерживали повстанцы или русские войска?

— Что-то с вами неладно. Вы наверное начитались французских газет. Ведь мы были в Эмсе, Баден- Бадене, в Париже.

— Ах, да — жаль, — засмеялся импрессарио. — Сколько вам оставить в счет концерта?

— Все деньги из кошелька, — ответил весело скрипач.

— Концерт устроим в пятницу. Немедленно дам объявление и разошлю афиши.

Зрительный зал оперного театра в Ковентгарден набит до отказа. На афишах напечатано: Генрик Венявский, солист его императорского величества и профессор Консерватории в Петербурге исполнит и т. д.

Аншлаг вывесили еще накануне концерта. Успех — полный.

Овации, цветы, подарки и очень хорошие отзывы в печати.

Отмечалось, что в Лондоне виртуоз играет Бетховена неподражаемо. Когда-то он играл бурно и неспокойно, и его музыка напоминала волнующееся море. Теперь она поражает спокойствием и ясностью, чистотой звучания.

«Венявский играет, как… бог», — написал один из восторженных поклонников.

Сэр Томас был равнодушен ко всем этим похвалам. Но фунты стерлингов, которые лежали на столе у Изы, убеждали его лучше, чем все рецензии, что его зять чего-нибудь да стоит. Мистер Гентцер очень просил дать еще один концерт.

— Ведь вы в афише напечатали, что будет только один концерт.

— Один и тот же концерт можно повторить три раза.

— Ах, нет! Это неудобно.

— Я ручаюсь за успех!

— Разве, что в концерте примут участие Николай Рубинштейн, А. Джоэль и Карл Давыдов.

— Можно и так. Только, в таком случае мадам Венявская получит меньше фунтов, а мне хотелось бы, чтобы ваша супруга осталась довольна.

— Нет, неудобно. Устройте пожалуйста так, чтобы эти музыканты тоже показали себя лондонской публике.

— А программа?

— Мы с Джоэлем и Давыдовым сыграем трио Бетховена, Николай Рубинштейн исполнит концерт Бетховена для фортепьяно. Концерт начнем увертюрой к «Фиделио». В конце дадим мой Полонез ля- мажор.

— Без вашего участия из концерта ничего не выйдет. Слишком серьезная программа. Кто такой этот Рубинштейн?

— Но ведь вы уже нам устраивали концерты?

— То был Антон, а это какой-то Николай.

— Так же как братья Венявские: Генрик и Юзеф.

И этот концерт прошел с большим успехом. Но отдых в семье Гемптонов не удался. Венявского призывали обязанности. Дни становились все короче. Ветер стучал в ставни лондонского дома Изы, а из Польши газеты приносили печальные вести. И здесь Венявского нашли соотечественники. Что мог он им сказать? Повторить слова министра Рассела?

— Ни обязательства, ни честь не требуют от нас, англичан, войны за Польшу.

Венявский ограничивался только повторением этих горьких слов.

— Читайте газеты, я ничего больше не знаю. Примите от меня десять фунтов в пользу соотечественников.

Такие беседы даже заграницей были опасны для императорского солиста; во всяком случае они его раздражали и беспокоили.

Он прекрасно знал, что находится под надзором, как и всякий другой, допущенный ко двору.

— Как вы намерены возвращаться в Петербург? — не без умысла спрашивал мистер Гентцер на прощание.

— По всей вероятности через Берлин, Данциг, Кенигсберг и Ригу.

— А не лучше было бы через Копенгаген, Христианию(Осло Д.Т.) и Стокгольм?

— Почему вы так думаете?

— Можно было бы по дороге что-нибудь заработать.

— Сделаем это в будущем году, после каникул можно будет осуществить такой план, а теперь уже слишком поздно. Я вам напишу.

Вернуться в Петербург и не побывать в Люблине? Что же делать, если это невозможно! Вся Европа опять готовилась к серьезным событиям. Б Польше тоже было неспокойно. Наполеоновское „durez' [27] захватило всю общественность. Кривоногий император с бородкой вроде кисточки готовился еще к одному спектаклю в Мексике.

Канкан, оперетка, принц Плон-плон маскировали намерения предприимчивого императора. С другой стороны пруссаки открывают карты и усиленно вооружаются. Везде неспокойно.

О, музыка, цвет цивилизации, спаси Европу от пожара!