— Вы лучше не выходите из дому, на улицах беспорядки, — советует лакей Гжесь.
— В чем дело? Не случилось бы чего с мужем, — беспокоится Иза.
— Ничего особенного, но лучше не выходить из дому.
— Говори ясно, что происходит.
— Подожгли магазин Брокара. Там хранился одеколон, духи, — все в большом количестве. Начался сильный пожар. Разъяренная толпа как будто поймала поджигателя и бросила его в огонь. Пожарники уже два часа льют воду и рубят что попало. Полиция окружила соседние дома. Всех обыскивают, и тех кто кажется подозрительным, отправляют в участок… А ведь известно, что городовому кажется подозрительным каждый прохожий.
— Удивительный город этот Петербург! Ах, если бы Генрик стал профессором Лондонской консерватории. Хорошо, что мы скоро уезжаем.
ПУТЕШЕСТВИЯ — КОНЦЕРТЫ
В этом году и в Люблине было неспокойно. Убили кинжалом некоего пана Старчевского, доносившего на солидных мещан и окрестных шляхтичей. Теперь в Польше два лагеря. Одни говорят о Наполеоне III, другие о Велепольском. И только в Баден-Бадене переполненном курортниками, господствует другая атмосфера.
Какие туалеты, какие бриллианты демонстрировали дамы, разъезжавшие по курорту в каретах и ландо, на козлах которых сидели жирные кучера. В кургаузе все столики заняты с утра. Хозяин предприятия мосье Беназе был рад приезду Венявских.
Он платил скрипачу по 1500 франков за концерт и устраивал ему в день по три выступления.
Но все, что зарабатывал Генрик в концертном зале, он проигрывал в рулетку.
Обеспокоенная Иза начала отбирать у мужа деньги. Ничто не помогало. Он умел заложить в ломбарде своего Страдивария и садился за рулетку. Здесь бывало по разному. Выигрывал — бросал деньги, не считая, направо и налево, проигрывал — запирался в номере гостиницы и целыми часами упражнялся на скрипке. Изе хотелось погулять, посидеть в кафе, но их сейчас же окружали отдыхающие и глазели на них словно на эскимосов или на сиамских близнецов. Хуже всего было с соотечественниками. Скрипач не знал, что отвечать на массу вопросов, которые чаще всего касались одной и той же темы.
— Вы знаете самого царя Александра и его брата наместника, так, наверное, знаете что ожидает Царство Польское?
— Но я, в самом деле, ничего не знаю…
— Ведь он обещал Наполеону Ш, что будет восстановлен статут 1814 года.
— Ничего не могу сказать по этому поводу. Ни император, ни его брат со мной по этому поводу не советовались. Я ведь только скрипач. Профессор Петербургской консерватории.
Такими ответами он никого не мог убедить. Иза, на вопросы знакомых дам о настроениях в Петербурге, отвечала:
— Мы живем в кругу своей семьи. У мужа полно работы, да и у меня ее немало по хозяйству.
— Что говорят в Петербурге о польских делах?
— У меня мало знакомых в Петербурге, откуда же я могу знать? У нас бывают только музыканты, да и то, большей частью, иностранцы.
— Можете сказать, кто именно?
— Пожалуйста: тенор Джузеппе Марио с дочерьми, Христина Нильсон — драматическое сопрано и, наконец, иногда бывает Нантье.
— А русские у вас не бывают?
— Я — англичанка и не знаю русского языка. Может быть поэтому русские меня избегают.
— Что вы говорите? Ведь ваш муж так знаменит!
— Он знаменит, но я нет; мне нужно охранять его покой, следить за его отдыхом и здоровьем.
— Разве ваш муж болен?
— Да, и очень серьезно. У него слабое сердце. Эмфизема легких. Именно поэтому мы приехали в Баден-Баден. Только, пожалуйста, никому об этом не говорите…
Объявив о такой тайне мадам Венявская освобождалась от назойливых собеседниц. Вообще ей иногда задавали неловкие вопросы:
— Правда ли, что он такой страстный, огненный?
— Как это понять? — улыбаясь спрашивала жена знаменитого виртуоза.
— Когда он играет то слушателей бросает в жар.
— Как скрипач он действительно очень темпераментен.
— А как… муж?
— Разрешите мне уклониться от ответа.
— Я не хотела вас обидеть, — извините, пожалуйста. Я занимаюсь френологией, а у вашего мужа очень характерная голова с редко встречающимися выпуклостями и впадинами. Это по всей вероятности связано с его темпераментом и его интимной жизнью.
— Может быть вам угодно поговорить об этом с самим виртуозом?
— Извините, прошу вас, — но вы не заметили, как на него действуют разные блюда, например русская, французская, итальянская или английская кухня?
— Он съедает все, что кладут ему на тарелку, и я не замечала, чтобы кухня отражалась как-нибудь на его игре, — Изу удивило и рассмешило подобное предположение.
— Говорят, что перед концертом он ничего не ест, — настаивает собеседница. — А перед самым выходом на сцену выпивает бокал шампанского и это придает звукам его скрипки особый бурный характер.
Иза не могла удержаться от громкого смеха.
— Вы смеетесь, — а ведь это очень важные вопросы психологии.
— Не сомневаюсь, но я не психолог, а жена, и не могу удовлетворить ваше любопытство. Вы и так знаете больше меня. Вы сказали, что он голодает перед концертом и перед выходом на эстраду выпивает бокал шампанского. Все это сказки для… снобов. Мой муж вполне нормальный, обыкновенный человек, и вот это как раз и причиняет много хлопот. Он никогда не знает, где его носки, забывает о носовом платке, вытирает пальцы, испачканные канифолью, о брюки.
— Невероятно! А, может быть, он вам и деньги выдает на хозяйство?
— О, нет. Он считать совершенно не умеет. Хотя, правда, это не совсем точно. Четыре действия арифметики он прекрасно знает, но совершенно не умеет обращаться с деньгами…
— Тем лучше для вас. Я не люблю чересчур практичных мужчин…
Вести такую светскую болтовню приходилось Изе не раз в разных местах. Женщины интересовались ее жизнью с гениальным супругом. Не хотели верить, что Венявекий умеет чистить ботинки батистовым платком. Англичанки считали, что в таком случае следует снисходительно посмеяться над мужскими чудачествами и беспомощностью.
СНОВА В ДОМЕ РОДИТЕЛЕЙ ИЗЫ
Приехав к родителям, Иза не жаловалась на мужа. Она знала, что мать никогда не спрашивала отца о
