потому я решил, что он должен быть либо необычным человеком, либо человеком посредственных способностей. Если он предпочитал оставаться в тени, чтобы не вызывать ревнивого чувства у своего отца-короля, то это признак истинной осторожности; однако если сдержанность его естественна и лишена тонкости, то следует сделать совсем противоположный вывод» {273}. Впечатления других дипломатов и мемуаристов полностью совпадают с этой неопределенной точкой зрения.
На деле трудно представить себе два более различных, если не сказать противоположных друг другу, характера, нежели характеры Якова I и его наследника. Первый был экстравертом, болтуном, импульсивным человеком, однако обладал здравым умом, и политика его, несмотря на кажущуюся извилистость, отличалась постоянством: на протяжении всего времени царствования он желал мира (читай: дружбы) с Испанией, не делая при этом уступок в религиозных вопросах. Он никогда не доверял Франции и не испытывал к ней никакой душевной привязанности, несмотря на кровь Гизов, которая текла в его жилах. Он в конце концов согласился на брак Карла с Генриеттой Марией, но сделал это неохотно, скорее уступая настойчивости Стини, нежели по убеждению. До самого конца Бекингем боялся, что Яков I вновь вернется к идее союза с Испанией. В последние годы жизни король значительно ослабел; у него уже не хватало сил долго сопротивляться объединенному давлению сына и фаворита; но при этом он не лишился собственной воли и неоднократно (например, во время весенней парламентской сессии 1624 года) ясно выражал несогласие с теми авантюрными проектами, в которые его пытались втянуть воинствующие «мальчики».
Карл I был совершенно другим человеком. Он был робок, молчалив (говорил с трудом из-за дефекта дикции, возникшего еще в детстве), упрям. Глубоко осознавая свое королевское достоинство, он, как в общественной, так и в частной жизни, вел себя сдержанно, что было несвойственно его отцу. У Карла напрочь отсутствовало то, что мы теперь называем общительностью. Боясь обсуждений, он имел обыкновение принимать решения поспешно, не заботясь о том, какова будет реакция общественного мнения и даже ближайшего окружения: очень скоро он стал считать любую критику и любое несогласие, даже самое умеренное, покушением на королевское величие.
Дружба Карла с Бекингемом, тоже крепкая и непоколебимая, как у его отца – хотя и другая по своей природе, – стала одной из существенных черт характера короля. В их союзе не было ничего сексуального. Никто, даже самые непримиримые враги, даже в наихудшие моменты, не делали ни малейшего намека на подобный оттенок в их отношениях. Для Карла Стини (он звал его тем же именем, что и отец) был старшим братом, руководителем, примером для подражания. Властность, все чаще проявляемая главным адмиралом, казалась молодому королю (в момент восшествия на престол ему было двадцать пять лет) признаком политической гениальности, и он старался ей подражать.
Тон их переписки говорит о многом. В письмах к Бекингему король использует попеременно слова «thou» («ты») и «you» («вы»), что можно считать доказательством нежной дружбы. Однако куда более удивительно, что главный адмирал в мае 1625 года, то есть через два месяца после воцарения Карла I, пишет новому королю, обращаясь к нему словами «мой дорогой молодой хозяин» (My dear young master) с легким оттенком снисходительности, весьма удивительной в атмосфере почтения к власти монарха, характерной для XVII века. Правда, он завершает письмо принятой и обязательной формулой выражения верноподданности: «Я покорно прошу Вас продолжать любить меня, как и прежде, что делает меня не только самым счастливым человеком, но самым преданным подданным и рабом Вашего Величества, Джордж Бекингем» {274}.
Как бы то ни было, до марта 1625 года Бекингему приходилось считаться с сопротивлением старого Якова I. После этой даты уже ничто не мешало ему навязывать свои политические решения. Иностранные дипломаты не ошиблись: герцог стал настоящим королем Англии и оставался таковым вплоть до своей смерти. То был поразительный для современников случай, когда могущество фаворита пережило человека, его выдвинувшего, и даже укрепилось после смерти старого короля. Одного этого факта достаточно, чтобы опровергнуть заявления врагов Бекингема, будто Джордж Вильерс был всего лишь «придворным миньоном» {275}.
В момент смерти Якова I Карл и Бекингем находились подле постели короля в Теобальдсе. В тот же вечер, 27 марта, Карл был провозглашен в Лондоне «Божьей милостью королем Англии, Франции [55], Шотландии и Ирландии и защитником истинной веры» и въехал в свою столицу уже как государь, причем главный адмирал сидел в карете рядом с ним. Карл поселился в Сент-Джеймсском дворце, ожидая, пока для него приготовят покои в Уайтхолле, и Бекингем оставался при нем. «Я потерял доброго отца, а Вы – доброго господина, но не бойтесь ничего: у Вас теперь есть новый господин, который любит Вас не меньше», – написал он Стини в официальном письме {276}. На первом же заседании Тайного совета Бекингем был утвержден во всех своих званиях и должностях и, кроме того, получил золотой ключ, дававший ему доступ в покои короля в любое время дня и ночи.
Карл был злопамятным: он не отменил опалы Бристоля и готовил ему нечто еще более неприятное. Он отослал также Фрэнсиса Коттингтона, который двумя годами раньше проявил неуважение к Бекингему, сдержанно отозвавшись об идее поездки в Испанию. Более того, Коттингтон перешел в католичество, а этого новый король простить не мог.
И потому старого слугу лишили должности секретаря Карла и сослали в имение. Он попытался разжалобить главного адмирала, но получил однозначный отпор. «Я отвечу Вам совершенно откровенно, – написал Бекингем. – У меня нет возможности сделать для Вас то, чего Вы желаете. Я не только не могу верить Вам и ладить с Вами, но будьте уверены, что я навсегда останусь Вашим открытым врагом» {277}.
Впрочем, в дальнейшем ходе этого дела проявилась честность Джорджа Вильерса. На службе у Карла и у герцога Коттингтон потратил много собственных денег. «Я рассчитываю на Вашу справедливость, – написал он Бекингему, – и верю, что, лишив меня благосклонности, Вы не пожелаете моего разорения. Я покупал для Вас драгоценности и шпалеры, стоившие мне 500 фунтов стерлингов. Я уверен, что Вы не пожелаете, чтобы я потерпел убыток». На что сразу же последовал ответ: «Вы правы. Зайдите завтра к моему казначею Оливеру, и Вы получите все причитающиеся Вам деньги» {278}. Таков был Бекингем. Справедливости ради следует добавить, что год спустя Коттингтон вернулся из опалы и пользовался благосклонностью короля до самой смерти.
Карл I вынашивал множество честолюбивых планов. Популярность, которой он пользовался со времени возвращения из Испании, заставила его поверить в то, что будет несложно провести ближайшую сессию парламента, созыв которого, едва взойдя на трон, он назначил на 17 мая. Впоследствии открытие заседаний было отложено до 18 июня, чтобы успеть за это время отпраздновать свадьбу короля и торжественно встретить прибывшую в Англию новую королеву. Карл предпочел бы ограничиться созывом на новую сессию прошлогоднего парламента, но хранитель печати Уильямс объяснил ему, что по закону это невозможно: смерть короля ipso facto означала окончание полномочий парламента старого созыва. Следовало назначить новые выборы, они состоялись в апреле. Однако за время до открытия заседаний многие события успели изменить общие настроения, и король оказался совсем не в том положении, на какое надеялся.
