Аврамов проскочил через двор на рысях. Софья, выйдя из ворот конюшни, где чистила своего Князя, увидела его, слабо ахнула, зарделась. Командир, обожженный до черноты горным солнцем, растерянно потянулся было к Софье, потом развернулся, почти бегом вошел в коридор ЧК — о нем уже доложили Быкову.

Рутова прислонилась плечом к ограде. Перехватило горло от обиды. Ждала долгие пять дней, итак и эдак представляла встречу, но такое?! Чужой, холодный, будто подменили. Да что же это?

Аврамов остановился у кабинета Быкова, одернул гимнастерку. Тяжело толкалась в висках кровь, не в дверь готовился нырнуть — в самый жестокий разнос за всю жизнь. Ну что, заслужил. Перед этим упустил Хамзата, теперь проваландался, охотничек, два дня сверх отпущенного, и это, когда отдел с ног валился от нехватки людей. Время жесткое, и не за такое попадали под трибунал. Глубоко вздохнув, Аврамов толкнул дверь.

Быков медленно поднял голову, уперся холодным взглядом — маленький, седой, напрочь изжеванный жерновами забот.

Аврамов доложил:

— Начальник оперативного отряда Аврамов с задания прибыл. Задание выполнено, шкуру барса добыли, Шамиль Ушахов готов к внедрению. — Быков молчал, и Аврамов, вздохнув, добавил: — Сверх отпущенного просрочил два дня. Готов нести ответственность по всей строгости закона. — Стоял как в воду опущенный, ждал шторма.

Быков смотрел на Аврамова и думал: «Как же эта штука называется... вот дьявол... неладно с памятью... для подвязки оглобли, крученое-верченое из березы... ах вот! Верченое — завертка! Заверткой эта штука зовется. Попадется среди строевого ельника березка тонюсенькая, в два пальца, тонка, слабиночка, бери в жменю и ломай, только хрустнет — и нет ее. Однако не ломают... берут за вершинку и заворачивают в жгут до того, что расщеплется ствол на волокна. Потом подсушат, и готова заверточка. Сани, телегу стягивать, крепить — на все годна. И если то, что ее породило, — березка в горсти ломалась, то завертка годами служит, по десяти пудов на розвальни грузят — держит заверточка! Зной, стужа ей нипочем, веревки лопнут, истлеют, железо ржа источит, а заверточка все жива, служит! Крепка, многожильна, людям, ее сотворившим, под стать. На таких завертках Русь, надрываясь, сама себя из болота веками тащила.

Вот стоит, ждет нагоняя или еще чего похуже. Крика от меня ждет, весь перевитый, перекрученный жизнью, стреляный, пытаный — а надежнее его нет у меня пока... не в бирюльки баловался, барса для большого дела добывал. Небось ноги мозжат... вот обуглился весь, недосыпал, а все равно — виноватый, поскольку два дня просрочил».

Посмотрел Быков на Аврамова, понял — затянул молчание, стоял его начоперотряда истуканом, ждал самого худшего.

— Ты представить не можешь, Григорий Васильевич, — сказал Быков, — до чего тебя не хватало. Приворожил, что ли? Аж затосковали мы по тебе, как красные девицы. Ну, дело сделал, явился — и ладненько. Отдохнуть я тебе не дам, ты уж извини. — Увидел Быков, как отмякает замороженное лицо Аврамова, полнятся облегчением глаза. Довольно крякнул, предложил: — Садись. И распределимся не мешкая: мой вопрос — твой ответ. Глядишь, до сути и доберемся. Как тебе Шамиль показался?

— Тот же, Евграф Степанович. По разведке помню — тот же, надежный, толковый парень. Видел его под кошкой. Умело держался.

— Это как? Что, барс помял?

— Не успел. Перегрыз переднюю лапу и прыгнул. Я его в прыжке достал, в голову. Шамиль принимать его на себя готовился, толково, надо сказать, это у него вышло.

— Веселая у вас прогулка, а?

— Не скучали, — подтвердил Аврамов.

— А в смысле лицедейства как?

— И здесь хват. Всю дорогу до города Саида представлял. Думаю, даже братья не различат... хотя... как знать. Хорошо бы старшего к нему для проверки подпустить.

— Нда. Старшего, говоришь... Плохие у нас вести со старшим, Григорий Васильевич. Нет больше старшего у Ушаховых. Почитай... — Ногтем придвинул донесение Шестого. Аврамов прочел.

— Хамзат. Он, стервец, больше некому за это время. Эх, Абу... Только глаза на жизнь у мужика раскрылись — и на тебе... Выходит, все срывается у нас. Если Хамзат работал на Митцинского, он ему наверняка все про Абу рассказал. Теперь Митцинский к себе никого из братьев на выстрел не подпустит.

— А может, именно теперь и подпустит? Это смотря как к нему подъезжать, как дело повести. Где Шамиль?

— К Саиду с матерью пошел. После них сразу хотел в Хистир-Юрт. Значит, не зря мы с ним о старшем беспокоились.

Быков как-то странно посмотрел на Аврамова. Вызвал дежурного, сказал:

— Если кто Аврамова спросит — давай его сюда, здесь будет Аврамов. — Продолжил разговор: — Давай порассуждаем, Григорий Васильевич. Предположим, Митцинский враг. Тогда Хамзат ему, конечно, про Ушахова доложил, и наш шейх в курсе дела. Теперь происходит вот что. В аул с охоты явился немой со шкурой барса. Узнал о смерти старшего. По аулу бродит хабар — убил старшего Хамзат. Немой принимает хабар на веру и идет к Митцинскому проситься в мюриды — Митцинский сильная фигура в районе: член ревкома, с одной стороны, и религиозный авторитет — с другой. Обрести покровительство такого человека, по разумению немого, — значит обезопасить себя и повысить шансы всего семейства на месть Хамзату. У Митцинского сложное положение. Отказать немому в покровительстве — значит встать на сторону Хамзата. Этого ему не позволяет надетая личина сторонника Советов. К тому же немой глуп, неприхотлив, одолел в горах барса — заманчивый батрак для службы во дворе: силен, глух, нем. Я бы взял такого на месте шейха. А ты?

Аврамов сунул руки между колен, прищурился:

— А если Хамзат не связан с Митцинский? Если все его контакты лишь с председателем меджлиса муллой Магомедом?

— Мы пока исходим из того, что Митцинский враг, наиболее сильная фигура в Чечне. В этом случае все марионетки вроде Хамзата подчиняются закону наибольшего притяжения и неизбежно выходят на Митцинского — на орбиту более сильного.

Зазвонил телефон. Быков снял трубку, послушал:

— Аврамов у меня. Давайте немого сюда. — Положил трубку. — Ну-с, прибыл немой. Испробуем на зубок, а?

Ввели немого в драном — заплата на заплате — бешмете. Аврамов беспокойно шевельнулся — у Шамиля такого рванья не приходилось видеть. Немой таращился на начальство. Поднял руку, замычал. Пальцы задергались, заплясали, вытанцовывая сложный узор, лицо исказилось в попытке объясниться. Аврамов с Быковым приглядывались. Немой досадливо гаркнул что-то свое, натужное, глаза лезли из орбит — растерянные, злые.

— Что, нет на месте? Ай-яй-яй, — тихо посочувствовал Быков. — А ты у соседей спросил? Может, они знают?

Немой наставил ухо, приоткрыл рот — весь внимание. Быков молчал. Немой дернулся, затоптался на месте, в глазах — стылая собачья тоска.

— Это же... — всполошенно заворочался Аврамов, — это же Саид. Евграф Степанович, может что с Шамилем стряслось? Или с матерью? Где Шамиль? — спросил он у немого, повторил нетерпеливо: — Ша- амиль где? Брат твой где? — втолковывал он вопрос в напряженные, дикие глаза.

Немой тоскливо мычал, мотал головой. Увидел карандаш на столе, схватил, стал чертить каракули на бумаге. Карандаш хрустнул в неловких руках, обломился. Аврамов приподнялся.

— Сядь! — жестко приказал Быков. Глядя немому в глаза, сказал медленно, устало: — Хорошо, Шамиль. Очень хорошо. Теперь меня послушай. Саида с матерью мы переселили в другой район, на Щебелиновку. Домик подходящий им подыскали, оборудовали, все честь по чести. А на старом месте тебя наш человек встретил, про твоих ничего не сказал, потому что задание у него такое — молчать про Ушаховых. — Немой молчал. Лицо — туповатая маска. — А сделали мы это потому... потому мы это