все неожи­данно. Вот бы сейчас придумать первую фразу, и все пойдет хорошо.

У Женьки в тетради очень красиво смотрится название. Он тоже сидит и дальше ничего не пишет.

Да и вообще в классе все сидят и никто не пишет. Только один Гога часто макает в чернильницу и все скрипит, скри­пит пером. Вот он уже прошелестел страничкой. Весь класс вздрогнул, даже как-то съежился. И опять Гога макает и скрипит. Уж очень все слышно.

А я ничего не пишу. Через окно на снег смотрю. Очень любопытные эти снежинки: к стеклу прильнут, на класс по­смотрят и, наверное, от удивления тихо исчезают.

Издалека они прилетели к окну нашего класса, нашего седьмого «Б». Сколько всего они видели, пока летели? На­верно, весь наш земной шар.

А земной шар — это вроде глобуса. Где окрашено в синий цвет — там вода. Все другие цвета — земля. Красный — наш Советский Союз. Это моя Родина. Только она очень большая. И нигде, кроме Москвы, я еще и не был. Например, на Даль­нем Востоке не был. Ну и что же, что не был? Но ведь я же его люблю, этот Дальний Восток. А почему же люблю, если не был и не видел?

Наверно, потому, что по нашей Плющихе однажды шагал батальон красноармейцев. И тогда услышала улица:

Дальневосточная, опора прочная,

Союз растет, растет непобедим…

Значит, моя родина — Плющиха. Здесь живет мама. Здесь моя школа вместе с Пелагеей Васильевной. У нас во дворе Иван Иванович — пулеметчик революции, здесь наш кинотеатр «Кадр», здесь все мои дружки и наш кино­аппарат.

Значит, все это вместе — моя родина.

А в других странах? Там тоже есть свои улицы. Там тоже есть окошки. И в эти окошки смотрят мальчишки. И девчон­ки, наверное, тоже очень хорошие.

Значит, у меня есть родина и у тех мальчишек — тоже ро­дина. Они любят свою родину, а я — свою. И все-таки моя лучше, моя главней.

А почему?

Вот так же возьмут мальчишки всех стран и спросят:

— Почему твоя лучше, почему твоя главней?

Я тогда скажу мальчишкам. Вот так встану и скажу:

— Потому, что мы — ледокол. Мы первые идем. Мы рас­калываем лед. А вы все идете за нами. Ну-ка, кто из мальчи­шек не хочет быть первым.

— Грибков,— это голос Пелагеи Васильевны.— Скоро зво­нок. Когда же начнем писать?

И в самом деле уже давно пишут. Гога откинулся, отды­хает. Лампочкой любуется. У него на парте пусто.

Лидочка с Мишкой пишут. Женька рядом пыхтит. Только у меня один заголовок «За что я люблю свою Родину?»

Эх, а чего там долго выдумывать! Вот как сейчас все представил, так и напишу. Только еще про Красную площадь расскажу, про воздушный парад в Тушино…

В общем, начал со снежинок, и только добрался до Крас­ной площади, как уже звонок.

Почему-то сегодня я ему не рад, я его даже не хочу. Так иногда бывает. Редко, но бывает.

На звонок даже злишься, если он вдруг, нахальный, ни­кому ненужный ворвется в тишину, когда в пригороде Пе­тербурга, на Черной речке стоят друг против друга два чело­века и молча поднимают пистолеты. А потом встревоженные кони, храпя, несут на Мойку карету, и в ней за бархатную обивку бессильно цепляются синие пальцы поэта.

И в это время школьный звонок. Он сейчас просто лишний.

Или вдруг зальется звонок в ту минуту, когда царь Петр I обращается к своим притихшим полкам с речью. Нервно дрожит ус Петра, прыгает щека, мнет царь в руках свою треуголку.

— Русские воины! Потом и кровью создал я вас, не жа­лея живота своего. Не помышляйте, что сражаетесь за Пет­ра! Нет, вы сражаетесь за Россию!

Полки слушают, полки ощетинились штыками, полки готовы здесь, на земле Полтавщины, огнем и сталью сказать шведам «спасибо!» за то, что научили воевать. И вот полки пошли… И в это время, взглянув на часы, поплелась из своей дежурки тетя Агаша. Поплелась нажать кнопку звонка.

Дала, старая, своим звонком передышку шведам. Теперь до следующего урока истории в наших портфельчиках и ран­цах .будут бряцать отточенные, готовые к бою штыки. Будут глухо стукаться друг о друга чугунные ядра и шелком шеп­таться свернутые русские знамена.

Вот что такое тетя Агаша со своим звонком. Она не коро­лева, не даже министр, а взяла да и временно отложила Полтавскую битву.

На перемене спрашиваем друг друга, о чем кто писал.

Женька рассказал про Горького, про Шмидта, которых он очень любит лепить.

— А при чем же здесь тема сочинения?— горячится Го­га.— Ведь тебе ясно было сказано: «За что я люблю свою Родину?» Понятно?

Женька часто моргает, на всех нас смотрит:

— Значит, ребята, я не о том написал?

— А как ты написал?— это хмуро спрашивает Мишка.

— Ну, я написал про Горького.

Вот про то, как он был на пароходе посудником и выбра­сывал за борт помои. Гога смеется:

— Вот дал! Вот это дал! Тебя же про Родину спрашивают, а ты про помои. Ничего себе сравнил!

Женька опять долго моргает, рукой трогает батарейку, садится на нее, молчит и в окно смотрит.

— Подождите,— говорит Лидочка,— он же не все ска­зал,— она тоже батарейку тронула, поморщилась, уселась рядом с Женькой:— Ну, давай, рассказывай.

Женька слюнявит чернильные пятна на руке, сердито от­тирает их о штаны, говорит как будто сам себе:

— Ну, вот значит, Горький был посудником на пароходе. Вот он выбрасывает за борт помои. А куда он смотрит, когда выбрасывает? Он в небо смотрит. Я такую скульптуру выле­пил. Он так в небо глядит, словно ищет буревестника. А по­мои, ну, это все, что людям не нужно, их — за борт.

Женька остановился, руку запустил в зачес, на нас смот­рит: мол, понимаем ли мы, о чем он говорит? Я где-то понял, но, правда, еще не до конца. В общем, про что-то интересное' рассказывает Женька.

Женька опять молчит и сам себе бормочет:

— Я пробовал Ленина лепить, да пока не получается… Глина такая же, и инструмент такой же, а вот не получается. Похож, а не Ленин. И бородка и усы — все это есть. И даже костюм с жилеткой…

Мишка тихо перебивает:

— А я про летчиков писал…

— А ты о чем?— спрашиваем мы Лидочку.

— Я даже сама не знаю… Писала и писала. Вот только звонок помешал.

— А ты, Гога?

— Я?— он лезет за расческой.— Ну, прежде всего, слово «Родина» большое понятие. Это не просто Горький или там

Шмидт со своей льдиной. Родина это знаете что такое?

Гога широко разводит руками.— Это наша Отчизна.

— А отчизна что такое?

— Отчизна? Ну, это… как бы вам сказать… Ну, значит, отечество…

— А отечество?— Он чуточку думает, просветленный поясняет:

— Значит, наша держава, согретая сталинским солнцем.

— Так за что же ты любишь свою Родину?— не выдер­живает Лидочка.

— Об этом я написал в сочинении,— значительно гово­рит Гога.

Очередной звонок тети Агаши дружно сметает нас с теп­лой батарейки.

Лидочка идет в класс вместе с Мишкой. Я заметил, что они уже давно ходят рядом. И на переменках, и в школу, и из школы. Мне почему-то досадно.